Отец лучшей подруги

Гомон музыки и разноцветный хаос перед глазами отступают на второй план. В зеркале во всю стену, у которого когда‑то часами тренировалась Юля, я больше не вижу ни маму, ни Юлю, ни горы игрушек.

Только себя с младенцем на руках.

Сердце плавится, когда Егор останавливает на мне свои удивительно лучистые зеленые глазки.

Егор, конечно, похож на Костю, но и на Платона тоже.

Ведь Платон не настолько стар, чтобы думать, что ни детей, как и жены, у него больше никогда не будет.

Улыбаюсь Егору, который вместо печенья теперь тянет в рот мои волосы. И представляю, что также могла бы держать на руках собственного сына.

Платон на пороге комнаты появляется ровно в тот момент, когда я глубоко погружаюсь в свои мечты, позабыв о безрадостном настоящем. Его взгляд безошибочно останавливается на мне, а глазах горят только ненависть и злость, и это не тот теплый прием, на который я рассчитывала.

От неожиданности, словно он может прочесть мои мысли, в которых я качаю на руках наших с ним детей, чуть не роняю Егора. Это не моя вина, просто юркий малыш тоже замечает Платона. Он вытягивает к нему руки, подпрыгивая в моих объятиях всем телом, и поэтому едва не падает.

Как по волшебству, Юля оказывается рядом и подхватывает сына.

– Он такой вертлявый, Лея! Не переживай, все нормально, я держу.

Какое «не переживай»! Да я в ужасе, что в первую же встречу чуть не уронила ее ребенка на пол.

– Пора за стол, – сообщает Платон.

Юля, вместе с сыном на руках и продолжая разговор с моей мамой, направляется к двери.

Я иду последней, следом за мамой. Платон так и стоит в проходе, но мне ведь нечего опасаться? Не станет же он ничего при всех делать?

Выйти из комнаты не успеваю.

Дверь захлопывается прямо у меня перед носом.

Не теряя ни минуты, Платон находит пульт от телевизора и делает звук еще громче. Теперь, даже если я начну орать, из‑за песенки про счастливых животных на синем тракторе меня никто не услышит.

Отступаю назад, а он, наоборот, идет прямо на меня.

Не сводит глаз, как будто я и правда могу куда‑то деться из запертой комнаты.

Комната не бесконечная.

Спиной я упираюсь в стену, а под ногами жалобно вопит какая‑то игрушка.

– И что это было, Лея? Может, расскажешь? А то я теряюсь в догадках.

Ему не нужно перекрикивать музыку. Он уже так близко, что я отлично слышу его разъяренный голос. Я бы отдала все на свете, чтобы услышать, как он шепчет мое имя в порыве страсти, или говорит, что жизни без меня не мыслит, но мечтам не суждено сбыться.

Платон вспыльчивый и ненавидит ложь. Я это знала.

Даже когда на тренировках требовалось выбраться из горящего здания, мой пульс и то был спокойнее, чем сейчас, когда Платон загоняет меня в угол.

Даже когда возле меня взорвалась граната, я и то испугалась меньше.

А ещё наполненная адреналином кровь расходится по телу, концентрируясь совсем не там, где нужно. Всему виной произошедшее в отеле и густой сандаловый аромат, исходящий от его кожи.

Мой взгляд падает на губы Платона, и как наяву я снова ощущаю его жесткий сминающий поцелуй.

– Язык проглотила?

Охаю, когда он неожиданно запускает пальцы в мои волосы, оттягивая их так, что я запрокидываю голову.

Он любит жестко, теперь я это знаю и вряд ли когда‑нибудь забуду.

Платон нависает сверху. Вена на его шее пульсирует, а чуть ниже ворота рубашки замечаю засос, который сама же ему и поставила. Хочется снова заклеймить его, оставив еще один засос рядом, но время вышло. Моим он так и не стал.

– Ты была куда разговорчивее, пока заливала моей дочери про зубного врача и вывихнутую челюсть.

Вопреки разливающемуся по венам страху, когда Платон тянет мои волосы еще сильнее, с моих губ срывается протяжный тихий стон.

Зрачки Платона расширяются. Его тело все еще отзывается на мои стоны, несмотря на то, что мозги уже считают иначе.

– Каждую чертову минуту, пока вертела передо мной задницей, ты знала, кто я такой. Так какого хрена ты сделала это, Лея?

Хватка на моих волосах становится болезненнее, и я делаю рваный вдох широко раскрытым ртом.

– Захотела и переспала, что тебя так удивляет? И челюсть у меня и правда болит. Ты ведь не церемонился, когда думал, что перед тобой какая‑то безотказная девка, не так ли?

– Я был лучшего о тебе мнения.

– Когда именно? Пока трахал меня в рот?

– Когда не знал, какая ты на самом деле. Я бы не позволил своей дочери дружить со шлюхой.

От обиды воздух сгорает в моих легких, а глаза начинает жечь.

– Мне хотя бы не нужно платить за секс, Платон. А тебе, видать, женщину иначе и не впечатлить, да? Только банковским счетом.

– Скажи еще, что тебе не понравилось, – рычит он.

–. Знаешь, другие мужчины хотя бы интересовались и моим удовольствием тоже, а не только гнались за собственным. Все‑таки твой возраст, Платон, дает о себе знать! Ты честно старался, пусть и недолго.

Бью по больному.

И мне ни капли не стыдно.

Потому что нечестно, что он так сильно злится на меня, как будто это я набросилась на него и увезла в отель, где дала волю своим темным фантазиям.

Это и его ответственность тоже. И если для Платона нормально спать с первой встречной, обходясь без имен, для меня – нет.

Но он может думать, что хочет. Доказывать ему обратное я не буду. Все равно не поверит.

– Если хоть слово скажешь моей дочери или намекнешь на то, что между нами было…

– Не волнуйся, – отрезаю. – Не стану я болтать о твоих пристрастиях направо и налево. И уж тем более не буду обсуждать это с Юлей. Ее чувства меня волнуют куда сильнее, чем твои.

Платон разжимает пальцы и отпускает меня.

После щелкает пальцами, и развеселая музыка в комнате моментально стихает. Вот бы так раньше.

Он уходит, и при виде его спины мой желудок наполняется едкой кислотой. Сейчас для меня абсолютно все кончено.

– Пап, все в порядке? – дверная ручка начинает плясать и дергаться.

– Замок заклинило, Юль, – громко отвечает Платон. – Я ж тебе говорил, что он барахлит!

Он тоже для виду дергает ручкой, потом беззвучно щелкает задвижкой, и дверь, как по волшебству, распахивается.