Папа

Слава богу, не все уроки Андрея были такими тяжелыми и неприятными. Некоторые мне очень даже нравились. Например, тогда же, лет в пятнадцать, я начал обнаруживать у себя на лице волосы, которые страшно бесили, угрожая вырасти в самую что ни на есть козлиную бородку. Да еще стали расти усы. Это довольно паршивая часть переходного возраста, потому что с телками и желанием заняться сексом решить все гораздо проще – главное, чтобы была свободная квартира. А вот волосы на лице делали из меня настоящего урода. И хотя никто ничего не говорил и даже как будто не замечал, меня это половое созревание страшно бесило. Я вспомнил даже, что мама как‑то выдергивала волоски на лице специальным пинцетом, но для меня это категорически не годилось. Поэтому однажды утром я взял бритву Андрея и избавился от всего, что отросло на подбородке и под носом. Тешить себя надеждами, что Андрей не заметит новых, оставленных не им капель воды на своей бритве, было бы, конечно, глупо. Он был в некоторых вопросах очень педантичным. Особенно в том, что касалось личных вещей. Вечером того же дня Андрей подошел ко мне, присел рядом и сказал, что пора покупать мне собственную бритву и все остальное.

– Ты заметил, да? – виновато спросил я.

– Не парься, – ответил он и похлопал по плечу. – Как‑то я упустил этот момент.

Он подарил мне крутую бритву, хотя пока она мне была особенно не нужна, а потом объяснил технологию. Андрей сказал, что сначала надо распарить лицо, чтобы не было раздражения, что бритву надо споласкивать в горячей воде.

– Да мне пока эти мелочи ни к чему, – бурчал я, внутри почти мурлыкая от счастья. – У меня не особенно растет пока что‑то.

– На будущее, – сказал Андрей. – Лучше сразу быть в курсе, чтобы не провести лучшие годы с прыщавым лицом.

– А у тебя были?

– Кто?

– Прыщи на лице.

– Немного. Мне повезло, – ответил он.

Блин, значит, он всегда был красавчиком! Повезло же ему, ничего не скажешь. А у меня на щеках и на скулах периодически высыпался прыщавый урожай и еще на шее – в общем, ужас.

– Может, тоналкой замазывать? – как‑то спросил я.

– Нет уж. – Андрей рассмеялся. – Давай лучше найдем какое‑нибудь волшебное средство.

И он всегда находил. От прыщей, от царапин, от ушибов, от боли в голове – он всегда знал, что́ поможет. Даже фильмы от депрессии идеально мог подобрать.

Самыми любимыми моими минутами с того дня стали те утра, когда мы с Андреем брились вместе, стоя рядом напротив одного большого зеркала. Я украдкой смотрел на него и старался повторить движения. Правда, часто бриться мне пока необходимости не было, поэтому иногда я только притворялся, что у меня уже наросло достаточно.

– Да у тебя нет ничего, – смеялся Андрей.

– Отстань, – бурчал я как будто недовольно. – Мне лучше знать.

Он усмехался, а я вставал рядом, брал собственную бритву, свою пену для бритья и начинал мужской ритуал. И каждый раз я мечтал, чтобы только эти утра длились подольше. Я бы лучше пропустил завтрак, но постоял, растягивая процесс бритья, рядом с отцом в наполненной паром ванной.

 

Это все было мое прошлое. Хорошее, плохое, местами очень веселое, местами горькое, как черный перец, но прошлое. Оно многому меня научило. Научило главным образом тому, что предстояло разрушить настоящему. Настоящее, кажется, началось в тот самый день, когда этот гондон Канарейкин принес на хвосте странную новость.

 

После того, что выдает эта сволочь с птичьей фамилией, я ухожу с уроков. Несколько часов шатаюсь по улицам, кутаясь в осеннюю куртку от ноябрьского ветра, пытаюсь соотнести в голове хоть что‑то. Обрывки фраз, заполняющие пространство слухи, временные промежутки неоднозначного молчания – все смешивается у меня в какой‑то неудачный коктейль. Наконец я подхожу к дому, влетаю в подъезд, взбегаю пешком на седьмой этаж. Я знаю, что Андрей дома. Он встречает меня в домашних спортивных штанах и белой футболке. Волосы мокрые. Полотенце, которым он только что их вытер, перекинуто через шею.

– Ты что так рано, Юр? – Он так расслаблен, что меня аж передергивает, аж током бьет.

– Поговорить надо, – отвечаю.

– Окей. – Он становится немного серьезнее, собраннее. – О чем?

– О том, – передергиваю. – О тебе.

– Мне не нравится твой тон, но ладно, начинай.

Он останавливается напротив меня и смотрит прямо в глаза. Он понятия не имеет о том, что я узнал, а у меня просто разрывается все внутри от злости. В то же время я почти могу убедить себя, что все это тупые выдумки одного идиота. Я почти верю, что Андрей только своей усмешкой все расставит на свои места.

– Ты что, правда гей? – спрашиваю, и внутри все повисает на натянутой тонкой нитке.

И сам про себя, как молитву, повторяю: «Скажи „нет“! Скажи, что это не так». Андрей замирает. Замирает каждая мышца на его лице. Даже дыхание останавливается.

– С чего ты взял? – спрашивает он так осторожно, что у меня не остается сомнений.

Черт! Ну почему же он не прыснул смехом, не возразил, не стал сразу отрицать, потому что это смешно? Его «С чего ты взял?» звучит как признание.

– О господи! – Я кричу и хватаюсь за голову. – Правда! Черт!

– Погоди, Юр, – медленно, боясь оступиться на хрупком льду, говорит он. – С чего такой вопрос…

– С того! – кричу ему в лицо. – Ну скажи, что это не так! Ну блин. Черт. Это что, правда, да? Ты такой?

– Не кричи, – пытается успокаивать Андрей. – Юр, давай поговорим. Ты объяснишь, откуда такие вопросы…

– Оттуда, блин! – обрываю криком.

Опять он ничего не отрицает. Значит, точно. Значит, мой отец – педик. Какой кошмар! Лучше бы я сдох перед тем, как он явился в мою жизнь.

– Тебя видели в клубе! – бросаю ему в лицо. – С каким‑то мужиком!

 

Конец ознакомительного фрагмента