Папа

– Я все тебе объясню. – Он погладил меня по голове. – Обещаю. Я скучал, но не мог быть рядом. Надеюсь, ты простишь меня. Хочешь есть?

Он так ловко и неожиданно завернул тему, что я растерянно ответил: «Да». Клянусь, это было просто как два разных человека, когда он говорил со мной и с тетей Настей. Он даже в лице менялся, у него моментально вспыхивал и угасал огонь в глазах. Он быстро помог мне собрать вещи, и мы поехали в пиццерию. И у него в самом деле оказалась хорошая машина, «форд», такой белый, большой, чистый.

В кафе мы ели молча, а потом поехали в его квартиру. Я только спросил, как его зовут. Он ответил: «Андрей».

 

Квартира у моего только что обретенного отца оказалась намного больше нашей. Вернее, квартира была какая‑то странная. Я таких раньше не видел. Отдельные были только две комнаты, а то, что у нас считалось залом, было совмещено с кухней. В общем, пространства – хоть в мяч играй. Одна из комнат – к величайшему удивлению – была моей. Не то чтобы номинально – там было все сделано как будто для меня. Даже мяч футбольный в углу лежал.

– Ты извини, Юра, – начал как будто оправдываться Андрей. – Я не успел все тут доделать, да и не знал, что тебе понравится. Мы познакомимся поближе, а потом купим что захочешь… Может, шведскую стенку, или тренажер, или…

Он осекся как‑то виновато, и мы не продолжили разговор. Я устал, поэтому бросил сумку на пол и почти сразу уснул, даже не сняв покрывало с кровати. Все‑таки это было очень паршивое время.

В следующий раз я увидел Андрея только поздно вечером. Он зашел пожелать спокойной ночи, спросил, хочу ли я принять душ. Я ответил, что очень устал. Тогда он присел рядом, погладил меня по голове, и я тут же опять начал реветь. Жизнь представлялась мне совершенно конченой. Не скажу, что у нас с мамой были такие уж теплые доверительные отношения, мы скандалили и ругались, она никогда меня не понимала и часто злилась. Когда выпивала, могла обвинять меня в чем‑то, чего я не понимал. Но, черт возьми, она была единственным родным человеком! С мамой все равно было спокойно. По крайней мере, все было понятно. А теперь… Я даже не знал толком, что такое смерть. Я видел в кино, читал в книгах, но вот так просто остаться одному… Этот Андрей, ему я, понятное дело, не доверял. Да и кто он был вообще такой? Человек, назвавшийся моим отцом? Этот аргумент не прокатывал.

 

На Андрея почти все мамины подруги смотрели злобно, не скрывая какого‑то непонятного презрения. Я рассуждал так: они ненавидели его, потому что он бросил маму и меня, а потом объявился такой весь, как говорят, рыцарь в сияющих доспехах. Хотя, конечно, о чем я мог рассуждать, растерянный и перепуганный.

Андрей сразу начал таскать меня по службам опеки, юристам. Он говорил с этими тетками в душных кабинетах. С теми, кто поставлен был заботиться о детях и не давать им – то есть нам – попасть в беду. В беду‑то мы попадали без их участия, но наивно же думать, что они в самом деле пеклись о нашем будущем. Им лишь бы все сошлось в бумагах, лишь бы никто не остался неучтенным, лишь бы мы не разбежались, как тараканы. Они обучены были быстренько рассовывать нас по интернатам и детским домам. Стоило ребенку остаться без родителей – они тут как тут, эти женщины со стремными прическами в старомодных платьях, быстренько определяли его в какое‑нибудь учреждение поблизости. И мне, конечно, необыкновенно повезло, что у меня появился Андрей. Иначе я был бы обречен оказаться в детдоме. Эти женщины из служб опеки еще в придачу ко всему оказывались очень несговорчивыми. Такие бумажные крысы, которые и детей‑то никогда не видели, но трепетно вершили их судьбы. Им наплевать было – на меня они даже не смотрели, я сидел все время на неудобном стуле и молчал. Но Андрей – надо отдать ему должное! – у него как‑то получалось сразу очаровать всех этих теток. Он садился напротив них, начинал разговор, и они в конце концов всё ему подписывали, со всем соглашались. Он как будто знал, как с ними нужно говорить, становился сразу таким улыбчивым, учтивым.

 

Потом были суды, крики и эмоциональные всплески тети Насти. На Андрея постоянно наседали с беседами и расспросами. На меня – тоже, но спасибо ему: настоял, чтобы меня не таскали по этим бесконечным разбирательствам. Правда, в это время я должен был оставаться с кем‑то из маминых подруг, в чем было мало приятного. Но все же хоть не мотался по казенным залам и госучреждениям. Я тогда мало что понимал и однажды лишь услышал спор Андрея с тетей Настей перед очередным судом по опекунству.

– Ты недостоин воспитывать его, – говорила тетя Настя. – Тебя вообще нельзя к детям подпускать! Я все расскажу…

– Замолчи, дура, – резко, но как‑то устало оборвал он. – У тебя нет никаких подтверждений. Ты ничего не докажешь. Так что лучше молчи, иначе я выставлю тебя полной идиоткой, и тогда тебе могут много чего запретить.

Он так резко говорил, но я тогда не понял, о чем шла речь. К тете Насте идти я не хотел. Мне почему‑то нравился этот мужчина в красивых рубашках.

В тот вечер он молча забрал меня от другой маминой подруги, а когда мы приехали домой… Быстро пошел на кухню, достал из холодильника бутылку виски, налил себе, как будто на автомате, потом повернулся, посмотрел на меня и отставил стакан. Меня пробрало. В смысле, Андрей был готов выпить, бахнуть залпом, как часто делала мама, когда уставала на работе. Только у мамы была дешевая водка. Только мама никогда не оглядывалась на меня и не останавливалась из‑за моего присутствия.

– Извини, Юр, – шепотом произнес Андрей и отставил стакан. – Тяжелый был день.

Я угукнул, пожал плечами и отправился в комнату. Там достал из рюкзака сложенную пополам фотографию мамы и уставился на нее. Сколько я так сидел – не знаю; не заметил даже, как Андрей подошел и присел рядом. Я вздрогнул.

– Если тебе что‑то надо, – как будто извиняясь, заговорил он. – Забрать из дома… Какие‑нибудь вещи, фотографии… Не знаю, игрушки, там, или что угодно. Если хочешь, давай съездим.

– А у вас есть ключи? – подняв на него глаза, спросил я.

– Ключи у Насти, – ответил он, и было видно даже мне, сопляку, что Андрей уже пожалел о предложении.

Они с тетей Настей по каким‑то мне неведомым причинам были настоящими врагами. Они ругались с тех самых пор, как Андрей появился на пороге после маминой смерти. Они ругались почти каждый день, когда приходилось встречаться в судах и отделах опеки. Я сидел за закрытыми дверями, но даже сквозь них слышал рычание своего неожиданно объявившего отца и истеричные вопли тети Насти. Иногда мне казалось, она была готова буквально выцарапать Андрею глаза. И все это наталкивало меня на мысль, что он как‑то очень плохо поступил с мамой. Иначе с чего бы тете Насте так его ненавидеть.

– Поедем? – Андрей пытался заглянуть мне в глаза, потому что я грустно опустил голову, расстроившись.

– К тете Насте? – шмыгнул я и вытер нос.

– Да, – ответил он и устало улыбнулся уголком рта. – Возьмем ключи и заберем, что тебе нужно.

Было поздно, но мне хотелось вернуться домой. Я не понимал тогда почти ничего из того, что чувствовал, просто подчинялся эмоциям и желаниям. Я закивал и быстро оделся.

Пока мы ехали, я решился задать только один вопрос:

– Почему тетя Настя так вас не любит?

– Потому что… – Он задумался и вцепился в руль так сильно, что я подумал, сейчас тот треснет. – Это непростой вопрос, Юра. Давай чуть позже обсудим, хорошо?