Папа

Где‑то через пару месяцев произошел еще случай, который раскрыл Андрея как странного и на редкость непредсказуемого человека, ценившего свои принципы больше всего на свете. Впрочем, тут еще наша класснуха никак с него не слезала. Так что я думал, может, и она ему что‑то напела. В общем, все из‑за Олега Канарейкина. И ведь фамилия же – ну специально не придумаешь для такого чмошника, как он! Канарейкин, блин – почти Сергей Пенкин! Короче, все дело в том, что Олеженька наш был педиком. И таким прям противным. Гадким, манерным, изнеженным типом. И вроде как, может, всем нормальным пацанам было бы пофигу, кто там ему нравился, если бы он не выпячивался, и не говорил так, и рукой так не махал на всех. Фу! И сказать, что мы его поддевали или дразнили уже почти год, тоже было бы неправильно. Мы его просто безбожно унижали. Да потому что, черт, нам было по пятнадцать лет, мы трындели о телках целыми днями, мечтали полапать грудь, а у этого уже, видите ли, ориентация там какая‑то сменилась! Ты сначала с девками‑то попробуй, честное слово, а потом уже свой непредсказуемый выбор выставляй на всеобщее обозрение!

– Эй! Кенар! То есть пидор! – Я бросил в него скомканный листок после урока русского. – Чего так сидишь? Жопа не болит?

Весь класс закатился от смеха.

– Да пошел ты! – обиженно чирикнул Олег.

– Молчи уж, педик! – подхватили парни.

И вот он же идиот конченый! Правда! Потому что опять пустился что‑то кому‑то объяснять. Начал со своего любимого: «Вы необразованное быдло, раз не понимаете, откуда берется ориентация…» Пришлось его заткнуть.

– Мы тебе покажем после уроков, откуда она берется! – рассмеялся ему в лицо Костян.

Мы все смело и с радостью подхватили порыв и в тот раз явно переборщили. Довели Канарейкина до слез. Буквально, так что он стоял перед нами на коленях и рыдал, умоляя оставить его в покое. Нет, всякое бывало: мы гнобили Олега словесно, бросали в него пробки от бутылок и смятые жестяные банки, даже в землю лицом толкали, но в тот раз переборщили – разбили ему нос. Не то чтобы прям специально, но был бы он мужиком, смог бы сопротивляться и дать отпор. А он… Ну, в общем, все понятно. Он же пацифист, то есть пидорас, то есть… невелика разница. Но черт с ним, с этим недоделанным. Мы переборщили, и Олег настучал обо всем учителю. Не своим предкам, конечно, потому что он же не мог сказать маме и папе, что он долбаный педик, а нашей всепонимающей класснухе Полине Николаевне. И началось… Долгая и неинтересная лекция со всеми нами вместе и с каждым отдельно – вот это уж совсем был вынос мозга. Сидела передо мной минут двадцать и говорила, что все люди равны, имеют одинаковые права и могут быть какими захотят. Да могут, конечно! Да и пусть! Я‑то при этом имею право немного постебать их, этих, так сказать, людей? Самое неприятное во всем этом было то, что Полина Николаевна твердо решила обсудить мой поступок с отцом, то есть вызвать в школу Андрея. Однако в нем я был как‑то уверен. Нет, я, конечно, знал, что он устроит мне лекцию и поворчит о моем поведении, но так чтобы сильно осуждать – нет. Он был мужиком до самых костей, и все его друзья тоже, то есть им точно до педиков дела не было, да и симпатии их вряд ли легли бы на сторону Канарейкина.

Андрей просидел наедине с Полиной Николаевной больше получаса. Я ждал в школьном коридоре и уже не знал, чем себя занять. Пытался даже подслушивать, но говорили они так спокойно, что ничего через дверь я не выудил. Я готовился к серьезному короткому разговору, какие Андрей был большой мастер выстраивать. Он вообще не любил много говорить, но, когда вышел из класса, его немногословность достигла высшей точки.

– Ну, что тебе сказали? – спросил я, приняв максимально виноватый вид.

– Пойдем, – так строго и холодно ответил он, что у меня чуть ноги не онемели.

– Что такое? – продолжал я, как будто совершенно не знал, о чем вообще шла речь.

– Дома поговорим, – отрезал Андрей.

Я возобновил попытки что‑либо разузнать в машине.

– Да он, этот Олег Канарейкин, – начал я, – просто педик… Ну, Андрей, мы и не хотели ничего… Просто…

– Дома поговорим, – прервал он, как страховочный трос перерезал.

В общем, таким я его еще никогда не видел. Даже в первый раз, когда он пришел забрать меня и чуть не задушил тетю Настю. Тогда, после школы, было даже хуже, потому что Андрей сохранял какое‑то странное спокойствие, и при этом его злость выходила еще более страшной.

– Жди в комнате, – скомандовал он и долго говорил с кем‑то по телефону.

Так долго, что я даже подумал, он сейчас забудет о том, что надо читать мне лекцию.

– Поехали, – все тем же строгим, холодным тоном проговорил он и кивнул на дверь, когда освободился.

Ничего он не забыл.

– Слушай, – я решил быстренько оправдаться, – мы не хотели так. Я раскаиваюсь, в общем, больше так не буду…

– Поехали, – почти по слогам повторил он, не желая слушать мои извинения.

– Куда мы едем? – осторожно попытался уточнить я.

– Куда надо.

Больше я ничего не спрашивал. Андрей ничего не объяснял, и мне казалось, он просто отвезет меня куда‑нибудь в лес и бросит там в растопленную печь. Однако вопреки всем разгулявшимся фантазиям мы приехали в ресторан, где нас ждал друг отца Руслан. Они поздоровались как обычно, и я даже подумал, что эта встреча была запланирована давно и мои выходки уже позабыты. Я даже подумал, что как‑то совершенно некстати пришелся этот разговор с Полиной Николаевной, но после недолгого молчания Андрей вдруг выдал без вступлений:

– У нас новый тренд. Юра травит своего одноклассника‑гея. Разбил ему лицо.

Я был в шоке. Зачем при Руслане‑то? И какое ему вообще было дело до моих школьных стычек? Хотел тут же возразить, но Андрей заткнул меня одним взглядом.

– Мой сын гомофоб, – констатировал он.

– Никакой не гомофоб, – возразил я, потому что это слово и то, как оно прозвучало от Андрея, мне не понравилось.

Прозвучало даже не как оскорбление – как приговор. Как будто неизлечимый диагноз вроде «умственно отсталый» или «человек, которого необходимо изолировать». Причем в этом не было ни капли жалости, как если кому‑то сообщают, что у его ребенка рак в последней стадии или синдром Дауна. Просто – как выстрел – гомофоб.

– Так почему тогда вы избили того парня? – решил уточнить Андрей после моего возражения.

– Да ну блин… – стал мяться я. – Ну он просто так себя вел…

– Как? – Андрей начинал выходить из себя. – Что он сделал?

– Ничего…

– Тогда какого черта вы его избили? Не первый раз! Отвечай. Мне сказали, твой ответ был – «Потому что он педик». Так ты сказал Полине Николаевне?

Ну вот, точно, это она ему напела какую‑то фигню, подумал я.

– Ну да.

– Что «ну да»?

– Ну, он педик… – Я отвечал неуверенно, чувствуя крайнее неудобство из‑за присутствия Руслана, которому, казалось, тоже не особо нравился весь этот разговор.

– Он тебе сказал или ты сам догадался? – Андрей гнул свою линию.

– Ну блин… – мямлил я. – Видно же их…