Пару штрихов тому назад

Помните Палыча, участкового? Между прочим, это он устраивал тому парню свидания с матерью, когда он был в изоляторе, а потом и с больницей помог. Так вот, с матерью того парня они решили пожениться. А почему бы и нет? А может, и не поженятся? Хотя живут вместе, все к этому идет. Как все‑таки забавно получилось. Улыбаюсь каждый раз, когда думаю об этом.

Ну вот, смотрю на облака сейчас – а это уже не облака, а тучи какие‑то. Что вам рассказать еще, кроме всего этого? Кажется, ни о чем не забыл.

Это так смешно, чувствовать, что ты знаешь, что будет в будущем, что случится через много‑много лет. А еще смешнее осознавать, что это будет как бы с тобой, но без тебя. Или я тоже схожу с ума?

Ну вот, уже первые капли дождя. Наверное, будет гроза. Первая в этом году. Мне пора. Нужно спрятать сено, загнать козу. А, вон, слышу, уже зовут меня. Прощайте! Увидите мою маму – передайте ей, что я ее люблю. И отцу пожмите руку от меня. Ну и Мишке, конечно. А у меня его кассеты остались. Неудобно. Тогда передайте маме про кассеты, они в комнате, на столе остались. Все! Мы больше не увидимся – это просто незачем. У вас своя жизнь, у меня – своя.

 

XII

 

Крупные капли дождя застучали по окнам. Послышался сначала робкий, вкрадчивый, а потом стремительный и всепоглощающий раскат грома. «Надо закрыть форточку, а то Саша проснется», – подумала она, отдернула тюль, встала на табуретку, закрыла створку и повернула ручку. Сверкнула молния, ребенок заплакал, ревела и она, уткнувшись лицом в тюль.

В прихожей на тумбочке звонил давно сломанный будильник.

 

 

Чужое счастье

 

I

 

Иварс часто буквально срывался со своего дорогого кожаного кресла, трона, как любила шутить Айта, помогавшая ему в этот ответственный момент надеть плащ. Срывался, чтобы, неслышно скользнув по огромной мраморной лестнице, бегом направиться в холл, оттуда выбежать на улицу, на ходу нащупывая в кармане брюк ключи от машины. И вот он уже выезжает по Лачплеша на Кришьяниса Баронса, шумную, хоть и довольно узкую для кипящей от будничной суеты и эмоций Риги улицу. Где‑то там осталась редакция, на столе недочитанная рукопись, на которую его непонятным образом угораздило посадить пятно от кофе. Невозмутимая Айта давно привыкла к тому, что Иварс такой. Ему это было более чем простительно.

С тех пор как семь лет назад его дела пошли в гору и к нему как к литературному агенту и редактору потянулась вереница известных и не очень писателей, Айта перестала ворчать и сетовать на судьбу, ругать начальство и писать колкости в социальных сетях. Все это было бессмысленно. Ее заработку можно было позавидовать – и не только заработку, а всему, чему обычно завидуют другие секретарши средних лет, трудящиеся в конторках и, в учреждениях и на складах, в учебных заведениях и в гостиницах, в поликлиниках и даже в борделях, умело замаскированных под массажные кабинеты.

Иварс мчался к одному из любимых своих мест. Чуть постукивая, работал двигатель «Кадиллака», поскрипывало сиденье из белой кожи, солнце изредка появлялось из‑за деревьев, но тут же ныряло обратно. У кого‑то утро только начиналось. В глазах Иварса можно было заметить предвкушение удовольствия – конечно, это было бы в том случае, если бы вы находились на заднем сиденье и имели неосторожность отвлечься от пейзажа за окном и взглянуть в зеркало заднего вида.

«Дух захватывает», – любил повторять он, вглядываясь в даль и прищуривая при этом глаза. Так было и сейчас. От проезжавших мимо автомобилей мост слегка дрожал. Внизу несла свои желтоватые от растворенного ила и солей железа воды Гауя. Солнце заигрывало с верхушками елей. Где‑то на склоне неистово пели птицы. И это было только утро, с которым так не хотелось расставаться. Страшно подумать, что в сорока минутах езды Иварса ждет его кабинет, стол, залитый кофе и нагруженный рукописями, которые нужно вдумчиво прочесть, чтобы быть способным по их содержанию сказать при случае что‑то внятное и конструктивное. Он очень расстраивался, когда приходилось отказывать писателям, в основном начинающим, и искренне радовался, когда мог своим слегка кривоватым указательным пальцем показать растерявшемуся от неожиданности литератору, где нужно поставить подпись в договоре.

«Вот и подышал воздухом, поприветствовал утро, нужно возвращаться, – подумал про себя Иварс, – послезавтра Лиго, все доделать хотелось бы до выходных». По старой памяти он боялся, что Айта начнет ворчать на него за то, что работа остается на выходные, хотя она давным‑давно уже смирилась со странностями шефа и отца ее детей, стараясь освободить его от обыденной офисной рутины и дать возможность читать, редактировать, критиковать – словом, делать все то, что дает возможность заработать. В отличие от Иварса Айта не была лишена коммерческой жилки. Впрочем, за это он ее и ценил. Ему – писать рецензии, потирая руки и бормоча себе под нос что‑то очень восторженное, устраивать литературные посиделки, быть на виду. Ей – следить за счетами, гонорарами, арендой, документами и за всем этим не забывать о Гунарсе и Анне. Гунарс, правда, давно жил один и особого внимания к себе не требовал. А оторва Анна… Если бы они с Иварсом были женаты, все было бы, вероятно, иначе. Впрочем, Айте жалеть было не о чем.

 

II

 

Знаете, как празднуют Лиго? Лиго пахнет только‑только разыгравшимся в полную силу летом, разливается сколь необъяснимой, столь и притягательной тайной, звонким девичьим смехом, то и дело раздающимся в округе в прелой дымке июньского вечера. Лиго празднуют, чувствуя себя юными, с верой в то, что чудо вот‑вот случится, стоит только в это поверить сильнее обычного. Съешьте кусочек тминного сыра – и будете счастливее всех, если вам попадется тминное зернышко и вы его как следует разжуете.

В самую короткую ночь в году, вовсе и не похожую на ночь, если увидите вдалеке костер, подойдите к нему, вглядитесь в лица стоящих вокруг. Счастливы ли они? Да, наверное, счастливы. Но что ищут здесь, на Лиго, стоя на лугу на окраине хутора, где притушен электрический свет во всех домах, и подкидывая веток в огонь? Нет границ человеческому счастью, если только эти границы мы сами себе не выстраиваем. И только вы это подумаете, как кто‑то возьмет вас за руку и потянет за собой.

 

Kas neguļ Jāņu nakti,

Tas dabūs šoruden.