Пару штрихов тому назад

XIV

 

Жил‑был пастух. Был он еще совсем молод, а потому, присматривая за стадом, которое паслось в лугах у озер, пел веселые задорные песни. Ему не нужен был пастуший рожок. Едва заслышав его голос, животные сбегались и покорно шли обратно в деревню.

Влюбился пастух в девушку из‑зажиточной семьи.

– Зачем тебе этот пастушок? – спрашивала девушку мать. – Он слишком прост для тебя. Представь, он до глубокой старости станет пасти коров в лесу. Вы будете жить в бедности.

– Ты у нас красавица, мастерица, – говорил отец. – Не выдам тебя замуж за этого пустозвона, не настаивай.

Послушалась дочь родителей и вышла замуж за кузнеца, самого завидного жениха в округе. Только не заладилось у них сразу. Едва заслышав песню пастуха утром, девушка принималась горько плакать. То же самое повторялось и вечером изо дня в день. Кузнец догадывался, в чем тут дело.

– Бросай петь, пастух, от твоего голоса людям тошно, и коровы бегут к тебе побыстрее лишь затем, чтобы ты скорее замолчал. Не буди нас по утрам, не провожай вечером песнями Солнце, – просил кузнец.

– Не могу я не петь. В моей песне и рассвет, и закат, и жужжание стрекоз, и шум деревьев, и рябь озера – вот что в моих песнях. Разве не для того живут, чтобы все это видеть и слышать?

Ничего не смог ответить кузнец, только в тот же день выследил поляну, где пастух пас стадо и отдыхал в полуденный зной в стоге сена. Дождавшись, когда пастух задремлет, кузнец подошел и с силой вонзил несколько раз в стог вилы.

– Не будешь ты больше лить слезы, не будешь слышать песен пастушьих, не будут они будить тебя по утрам и провожать Солнце на ночь, – сказал кузнец жене, возвратившись домой.

Проплакала девица до вечера. А незадолго до заката услышала невдалеке за окном знакомую веселую песню, под которую стадо возвращалось домой.

Испугался кузнец, вышел посмотреть. Пастуха не было со стадом. Только песня звучала по‑прежнему, и было в ней и жужжание стрекоз, и шум деревьев, и рябь озера, и много другого, к чему кузнец никогда не прислушивался. И ничто не могло помешать этой песне разливаться на всю округу. Кузнец попытался затянуть свою песню, но тут же поперхнулся и потерял голос, а после и вовсе сошел с ума.

Забрали красавицу родители обратно в свой дом. Кузнецу же ничего не оставалось делать, как податься в пастухи. Идет немой пастух по деревне, а песня звучит: веселая, звонкая, звонче, чем прежде, и в ней шелест некошеной травы, раскаты летнего грома, тихое покачивание на ветру ивы.

 

XV

 

Иварс прогуливался по набережной Даугавы. Неделю назад он говорил с Иваном, листал ту самую книгу, размышлял о несостоявшейся встрече с Александром. Гуляя, он мысленно вновь возвращался назад, вспоминал детали, стараясь связать гибель дочери и гибель детектива. Неужели Александру удалось раскопать что‑то такое, за что его заставили совершить самоубийство?

В случайность этого происшествия Иварс не верил.

Со стороны моря дул сильный ветер. Иварс поднял воротник куртки и немного съежился. Холод пробежал по его телу.

«Надо возвращаться, пока я не замерз тут», – подумал Иварс и быстрым шагом направился в сторону моста.

Ему становилось все холоднее, но, слегка потянув левое плечо, он ощутил, как по спине струится пот. Иварс ускорил шаг. Он почти бежал, спотыкаясь на ходу, поправляя воротник куртки, пытаясь вернуться в офис как можно быстрее. Иварс пожалел, что зашел так далеко. Он уже подумывал сесть на трамвай, что переезжает мост и идет как раз обратно, в центр города. Уже почти дойдя до остановки, начав переходить дорогу, Иварс почувствовал, что ноги его не слушаются. Дышалось тяжело. В глазах пошли черные круги. Через какие‑то пару шагов он уже ничего не видел, а еще через шаг упал. Шум автомобилей нарастал, как будто они мчались мимо с чудовищной скоростью, которую с трудом можно развить в городе. Шум давил на барабанные перепонки, от него становилось нестерпимо больно, боль отдавалась по всему телу.

Иварс не почувствовал, как чьи‑то руки ощупывали его шею, проверяли пульс, только слышал:

– В слимницу его, и как можно быстрее, это сердце, – сказал кто‑то, почти скомандовал, и что‑то кольнуло в левой руке.

Боль отступала, надвигался сон. Тело стало ватным, практически невесомым. Теперь Иварс чувствовал прикосновения рук, но не слышал голосов. Вот тугая манжета затягивается сначала на левой руке, затем на правой. Измеряют давление. Снова кольнуло, скрутило руку. Ставят капельницу. Что‑то холодное скользит по груди. Слушают сердце.

– Анн, это ты? – спросил Иварс, но ответа не последовало.

– Быстрее вводите, пусть отдыхает, – слова прозвенели в ушах, но потом все смокло. Наступила полная тишина. Никто не прикасался, не раздавалось ни слова.

Когда Иварс сумел открыть глаза, то увидел вокруг себя белые стены, такой же белый потолок и цветы на окне, большие алоэ в керамических горшках, застиранные желтые занавески. Где‑то вдалеке слышались голоса. Сколько времени прошло с тех пор, как Иварс гулял по набережной, он понять не мог, да и с трудом смог припомнить, что случилось. Он попытался привстать. Слабость, страшная слабость. Лучше лежать и смотреть в потолок.

Он задремал, проснулся только тогда, когда услышал, как Айта говорит ему:

– Береги себя, отдыхай, я приду к тебе завтра. – Ее голос звучал совсем близко.

Иварс открыл глаза, повернул голову, но увидел только, как закрывается дверь в палату. У соседней стены, выкрашенной в желтый цвет, стояли еще две койки. На одной из них лежал мужчина в синем спортивном костюме и читал книгу. Снова стало тихо, и снова, подчиняясь какому‑то внутреннему инстинкту самосохранения, Иварс задремал.

Ему снился огромный яблоневый сад, по которому он идет куда глаза глядят. На ветках, чуть наклонившихся к земле, висели маленькие зеленые яблоки. Он шел, раздвигая руками ветви и отгоняя от себя шмелей, сновавших взад и вперед. Позади него шла Анна. Он оглядывался, а она смеялась и кричала ему:

– Не останавливайся, папа, а то так мы никогда никуда не придем!

Куда мы должны прийти? Иварс хотел спросить об этом, но не смог произнести ни слова, все так же покорно продолжая двигаться в неизвестном направлении. Они вышли к широкой канаве и попытались ее перешагнуть: сделать этого не удалось. Иварс присмотрелся. То, что показалось ему канавой, было небольшой речкой. На дне ее сновали щурята. На поверхности с бешеной скоростью перемещались водомерки.

– Куда нам дальше, Анн? – наконец спросил Иварс.

Анна засмеялась, долго не могла успокоиться.

– Ну ты же сказал, что знаешь дорогу, – говорила она. – А если не знаешь, то так и быть, иди за мной. Ты такой забавный, пап!