Пару штрихов тому назад

– Здесь распоряжаюсь я. Я сказал, что он никуда не денется. – Палыч снова рылся в бумагах, снова звонил в бешенстве телефон, снова бегали какие‑то люди, снова время бежало вперед с бешеной силой, отыгрываясь на Олеге за все те четыре дня, что прошли с момента убийства. На пол капала кровь из разбитого носа Олега. Каждая капля отдавалась в толще линолеума каким‑то особенным, глухим звуком.

Через пять минут Палыч поднял глаза от папки, что‑то записал на клочке бумаги простым карандашом, вложил этот клочок в папку и захлопнул ее. «Все», – произнес он.

– Где, где мой мальчик, скажите? – Женщина едва сдерживала слезы.

– В озере, – тихо выдавил из себя Олег.

– Так я и знала.

Палыч тяжело вздохнул, пододвинул к себе телефон, снял трубку, быстро вращая диск, набрал номер. Дежурный? Это Зверев. Мне конвой. Жду.

 

VIII

 

Озеро прочесывали бреднем – длинной сетью, сплетенной из толстых веревок, с крупной ячеей. Милиционер тяжелыми шагами продвигался по песчаному берегу, карабкался на него, держа в руке веревку от сети. На озере стояла на якоре лодка – второй конец веревки, удерживающий бредень, держал какой‑то тип в плащ‑палатке. Все торопились, работать осенью на открытом воздухе, да еще и на водоеме – занятие не из приятных.

Олег смотрел на происходящее с берега. Его левая рука была прикована наручниками к двери милицейского уазика – поза неудобная, но что поделаешь. Рассмотрев лодку получше, он узнал ее – она лежала на траве за кладбищенской оградой. Лишь изредка, по большим праздникам, кладбищенские сторожа спускали ее на воду и за небольшую плату катали по озеру всех желающих.

– Ну, есть что‑нибудь? – Палыч уже был в нетерпении. – Смотри, если ты меня обманул, – обращался он уже к Олегу.

– Нет, точно здесь, я уверен. Он мне сам говорил, – произнес Олег и запнулся.

– Кто тебе говорил? Ты чего, парень? Ты что, не сам его убил или я чего‑то недопонял? – Три часа стояния на берегу в ожидании начинали раздражать Палыча, он курил сигареты одну за одной, обдавая Олега едким дымом дешевого табака.

– Слышь, Палыч, мать твою, долго мы тут еще будем играть комедию? Ни хрена нету! – Терпение начало пропадать и у сидевшего в лодке, внешне казавшегося спокойным. – Ты‑то там куришь, а у меня закончились!

– Ищи лучше. Найдешь, вернешься на берег и покуришь. Что, все бросать из‑за того, что ты, сука, не можешь без сигареты пять минут прожить? – Палыч кричал так громко, что со стороны кладбища доносилось эхо.

– Ладно, понял. – Лодка качнулась, по воде пошли круги.

– Знаешь, Олег, – Палыч немного успокоился, – я у тебя не спрашивал пока, а вот интересно мне. Зачем ты его убил?

– Не знаю…

Палыч покачал головой:

– Вот так всегда. Все ходим под Богом. И если бы за что‑то убивали, так половина – ни за что.

– Ага. – Олег совсем сник, засомневавшись на мгновение, убил ли он на самом деле того парня.

– Есть, Палыч, что‑то нашли! Сейчас тянем – если не то, то уже до завтра. Я так не могу больше. – Милиционер в лодке привязал веревку от бредня к корме, поднял кирпич, привязанный в качестве якоря, и, скрипя веслами, начал грести к берегу.

Палыч побежал по песку к берегу к милиционеру, тянувшему веревку с другой стороны, схватил за нее тоже, начал тянуть. Прошло несколько минут, пока сетку, привязанную к веревкам, наконец удалось совместными усилиями подтянуть к берегу.

– Что это? – Палыч отскочил от бредня. Он за десять лет службы в милиции видел много трупов, криминальной мокрухи, разборок, убийств, удушений, но сейчас… В бредне, среди травы и мусора, лежало тело подростка, одетого в темный то ли плащ, то ли накидку из грубой холщовой ткани с капюшоном. – Что это?

– Значит, это правда, – тихо сказал Олег.

 

IX

 

Когда я открыл глаза, уже светало. Через малюсенькое окошко с каким‑то кривым желтоватым стеклом, похожим на слюду, пробивались первые лучи. Пахло свежим деревом и хлебом. Я пошевелил рукой. «Сено?» – удивился я сам себе.

– Ну, проснулся? Сейчас, обожди, иди умойся, вон там, в кадке вода.

Холодная вода. Только сейчас я заметил, что на мне рубаха, кажется льняная. Никогда я такого не надевал. Где моя футболка? Джинсы? Ладно, промолчу. Да, еще, помнится, на мне был плащ как из мешка из‑под картошки. Где он?

Женщина поставила на стол передо мной маленькую деревянную чашку – в ней было молоко. Молоко очень вкусно пахло. У меня сразу закружилась голова. Я быстро пододвинул чашку к себе и сделал два больших глотка. Перед глазами пошли круги, сразу захотелось лечь и спать дальше.

– Видать, устал с дороги, милый, – сказала женщина, кладя передо мной кусок хлеба – горбушку от большого каравая.

Я схватил хлеб и жадно начал его есть. Хлеб хотелось жевать долго‑долго. Он был такой вкусный, как будто его только что испекли или же как будто я в жизни не ел хлеба. Хлеб был черный, слегка кисловатый на вкус, с ароматной жесткой корочкой. Я, однако, довольно быстро съел кусок хлеба, снова потянулся к чашке с молоком, жадно выпил все в несколько глотков и почувствовал, как будто мое тело перестало существовать вообще. Такая легкость, такая свобода, удивительно хорошо. Глаза сами собой закрывались. Вокруг не было слышно вообще ничего. Просто легко, ничто не тревожит. Я ощутил, как чьи‑то сильные руки вытащили меня из‑за стола, пронесли совсем немного и осторожно положили на что‑то мягкое и колючее. «Сено», – вновь мелькнула у меня мысль, но сон брал верх и над мыслями, и над ощущениями, и вообще надо мной.

 

X

 

Олег сидел в просторной светлой комнате. Из‑за окна прорывался луч солнечного света – и если бы не ржавая решетка, то можно было бы подумать, что не было событий последних дней и Олег находится здесь по своей воле, просто зашел полюбоваться видом из окна или к кому‑то в гости. С ним уже беседовал следователь, врач, приходил адвокат, снова врач, только уже другой. От бесконечных расспросов кружилась голова – но это все равно было легче, лучше, понятнее, чем шепот где‑то рядом и ночные кошмары.

За дверью послышался шум, скрипели какие‑то другие двери. Загрохотал замок двери, ведущей в комнату, где на самой середине на стуле за небольшим столом сидел Олег.

– Мама? – Олег вскочил со стула, сделал шаг вперед, сообразив, что не видел мать последние три дня, с тех пор как утром хлопнул дверью и ушел.