По битому стеклу

Собственно, это и был тот самый мужчина, что стоял рядом со мной на кладбище и не дал упасть в могилу. Раньше я не слишком‑то обращала внимание на того, кто числился моим водителем. Предпочитала ездить за рулем самостоятельно. Но после аварии  была не в том состоянии, чтобы водить машину. И тогда в мою жизнь вошел Валентин. Немного угрюмый, немногословный, слегка простоватый на вид мужчина чуть за сорок. Бывший сотрудник управления внешней разведки. Что у него там случилось и почему он устроился всего лишь персональным водителем, я не знала. Зато знала, что машиной управлял невероятно, так, словно они с автомобилем были единым целым. Валентин не произнес ни слова соболезнования, казалось, он даже не смотрел на меня, только в один из дней, когда я после посещения ритуального агенства вышла, с трудом переставляя ноги и до боли закусив губу, чтобы сдержать предательские слезы, Валентин помог сесть в машину, а потом, словно фокусник, достал небольшой термос с крепким и сладким чаем и бутерброд с колбасой. Почему‑то я взяла предлагаемое, хотя и не была голодна. Чай обжигал даже сквозь толстые стенки термоса, подтаявшее масло пропитало белую булку, а колбаса источала густой мясной дух. Я не ела такого со времен детства.

– Поешьте, – скомандовал мой водитель. – Я пока покурю на улице.

Он оставил меня одну в салоне, а сам отошел на пару шагов от машины и закурил. А мне вдруг ужасно захотелось есть, рот наполнился слюной, и я буквально в три укуса уничтожила бутерброд. А потом, обжигаясь, пила простой индийский чай. Безбожно сладкий, сдобренный лимоном. И мне казалось, что ничего вкуснее в этой жизни я не ела.

Валентин вернулся в машину, распространяя запах крепкого табака. Я иногда позволяла себе выкурить сигаретку – другую, но предпочитала что‑то более легкое, изысканное, со вкусом вишни. В другое время, бы выгнала из машины того, кто так отвратительно вонял дешевыми сигаретами, но сейчас этот резкий запах не давал мне потерять себя. Я чувствовала, что жива.

– Дайте сигарету, – попросила я водителя.

– Вы такие не курите, – возразил Валентин.

– Да какая разница? Просто дайте мне сигарету.

Он протянул мне пачку. Да, такие я действительно не курила никогда. Более того, никто из моих знакомых тоже не употреблял такой табак. Дешево и сердито. А ведь он получает достаточно большую зарплату, чтобы позволить себе нормальные сигареты.

Валентин заметил, как внимательно я изучаю сигаретную пачку и тут же убрал ее в карман.

– Я же говорю, вы такие не курите.

Мне стало неловко. Мало ли, какие у него обстоятельства?

– Простите, – извинилась не пойми за что, а потом спросила: – Почему вы курите эти сигареты?

Валентин посмотрел на меня в зеркало заднего вида, пожал плечами и коротко ответил:

– Привык.

– Простите, – повторила я.

– Куда дальше? – задал вопрос Валентин.

– Домой.

Он отвез меня домой и проводил до квартиры,  на следующий день настоял, чтобы мы заехали в магазин за продуктами, а после как‑то незаметно стал моей тенью. В машине всегда был термос с чаем и какой‑нибудь перекус. Простой, без изысков. Булка с изюмом, бутерброды или печенье.  Иногда это была моя единственная еда за весь день. Дома я почти ничего не ела, только варила себе крепкий, густой кофе. Аппетита не было, но перекус, припасенный Валентином, всегда оказывался, как нельзя, кстати.

Валентин взял на себя похороны. Мне было тяжело, он был рядом, поддерживая. И на похороны пришел вместе со мной.

Поминальный обед тоже запомнился смутно.

Я все прокручивала в голове слова свекрови, и с болью размышляла о том, что не так уж она и не права. Если бы я не опоздала, то села бы в Тойоту вместе со всеми, рядом с Андреем. Наверное смогла бы как‑то предотвратить аварию, помочь справиться с тяжелым автомобилем, перехватить руль? Не знаю как, но ведь я была бы рядом, придумала бы что‑нибудь. Или уж погибла бы с ними, а не сидела бы сейчас за столом, выслушивая какие‑то странные, пустые слова соболезнования. Как вообще можно соболезновать?  Что можно сказать такого, чтобы человек, в одночасье потерявший всех близких, вдруг утешился? И не все равно ли мне, что эти люди в черном, сидящие здесь со скорбными лицами, по их собственным словам, готовы разделить мое горе? Разве такое можно как‑то разделить? Уменьшить? Облегчить?

Да, скорее всего, если бы я не заснула в офисе, то гробов было бы пять, и меня бы уже закопали вместе с семьей. Возможно правы те, кто верит в загробную жизнь, и сейчас я бы была с Сашенькой, а не здесь….

– Ядвига Карловна, – Валентин наклонился ко мне, – вам бы покушать.

Господи, что еще за дурацкое «покушать»?! Я не ответила, раздраженно дернула плечом, но он не отстал – положил мне на тарелку румяные, масляный блин и, кажется, что‑то еще. Мне нестерпимо захотелось схватить посуду и швырнуть ее в кого‑нибудь, ну хоть в того же Валентина. Я терпеть не могу блины, и от вида еды сейчас точно стошнит. Зачем вообще нужны эти поминки за столом? Поминальны блины, водка? Лица людей, которые я даже не различаю. Кто это такие? Почему я должна сидеть с ними сейчас, когда так нестерпимо хочется только одного: забиться в какую‑нибудь щель и побыть одной.

Желание швыряться посудой пришлось задавить в зародыше, родители Андрея никогда бы мне такого не простили, хотя они и так меня никогда не простят. Мысль о том, что люди, не желающие меня видеть, могли бы и не приезжать, я вышвырнула из головы.

«Это не я, – сказала себе, – это во мне говорит горе».

Горе – море, море – горе. У меня просто океан этого горя. И почему я такая заторможенная? Это защитная реакция моего организма или Валентин все же добавил что‑то в чай, чтобы я была поспокойнее?

Мысли вяло ворочались в тяжелой голове. Неужели я ткнула пальцем в небо и угадала насчет волшебного чая, которым так упорно поил меня водитель? Может, от доброты душевной, подливал туда какое‑то волшебное зелье? Мало ли, что у них там, в службе внешней разведке, изобрели? Ведь говорят, что бывших разведчиков не бывает, вот он и разжился какой‑нибудь успокаивающей дрянью у коллег по цеху.

С Валентина мысли снова перескочили на свекра со свекровью. Жалко их. Сердцем, обливающимся кровью, жалко до слез. А разум твердит, что даже тут любимые родственники умудрились хорошо устроиться. Всю жизнь попрекали меня. И жена я плохая, и мать никудышная. Свекровь нашла время выступить – на кладбище. Спасибо ей за это больше. Если бы я все же рухнула в свежую могилу, ей наверняка понравилось бы.

«Это все горе, – повторила себе еще раз. – У меня горе, у них ведь тоже. Надо быть добрее».

Но добрее быть не получалось. Ни к ним, ни к себе. Как ни крути, я чувствовала себя виноватой. Но ведь авария произошла не сама по себе? В том тумане, в котором болталась все эти дни, я как‑то упустила из виду, что так и не поинтересовалась ходом расследования. А ведь уже должны были быть хотя бы предварительные результаты. Записи с камер наблюдения посмотреть ни времени, ни особого ума не надо. Там же должно быть видно – что же все‑таки произошло. Почему одна машина разбита вдребезги, а другая целехонькая. Почему таким виноватым выглядел тот мужчина – водитель Мазератти.

Я чуть повернула голову, Валентин так и стоял за моим стулом.