Поиск. Часть 1.

– Статен? Высок? – уточнила Оля, после первого глотка ощущая себя кем‑то вроде графини девятнадцатого столетия.

– Чуть повыше меня.

– А глаза?

– Серые.

– Добрые?

– Скорее, строгие. И какие‑то закрытые.

Оля посмотрела на меня, приподняв одну бровь.

– В плане, что они умеют прятать мысли, – объяснила я. – Но при этом у него очень пристальный, очень проницательный взгляд. Мне даже казалось, что он видит весь тот бардак, что скопился у меня в голове.

Оля, представляя это, покачала головой.

– Наверное, он всё‑таки хороший человек, раз занимается поисками пропавших людей, – изрекла наконец она.

– Наверное. Только мне какая разница? Я его больше не увижу.

– Ну мало ли. Может, ему понравится торт, и он закажет у тебя ещё один. На пятидесятилетие.

Я засмеялась, кружа по бокалу шампанское, заставляя его набегать на стекло наслаивающимися друг на друга и исчезающими волнами.

Забавно, наверное, мы выглядим с Олей, когда вдвоём. Словно человек сидит напротив своего ожившего и вышедшего из зеркала отражения.

Нам часто говорили, что мы похожи не только внешностью, но и мимикой, движениями, походкой. Мы шевелимся и передвигаемся с вполне понятной синхронностью, которую в каком‑нибудь плавании нарабатывали бы годами и которая нам досталась с рождения.

Это, кстати, поразительно – я считаю так не потому, что сама принадлежу к этой аномалии, а просто искренне восхищаясь фокусам природы, – но та клетка, из которой проросли мы с сестрой, разделившись надвое, дала начало двум совершенно одинаковым организмам. Совершенно одинаковым! Те же глаза, руки, пальцы, волосы. То же расположение органов, химические составы тканей… Всё, что у других людей считается индивидуальным.

Разные у нас лишь отпечатки пальцев – они формируются ещё в утробе матери, причём не только под воздействием ДНК, но и от того, в каком положении эмбрион находится, какое у него артериальное давление и тому подобное. Хотя, уверенна, в них у нас с сестрой тоже есть похожие загогулинки.

Думая про Олю и наш вчерашний, в целом, удавшийся небольшой выходной, я не сразу заметила, что Илья зашёл на кухню. У него была своеобразная суперспособность: стоило ему войти, у меня всё начинало валиться из рук.

Серьёзно.

В тортиках проявлялось моё, хоть и не ахово эксклюзивное, а всё же – творчество (да и о брошенной медицине вспоминалось не так больно). Украшать их было моей самой любимой частью. Придумывать сюжет, подбирать цвета, сочетать фрукты, шоколад, всякие съедобные бусины, чтобы они стали единой, эстетически приятной композицией.

Это чем‑то напоминают работу скульптора или художника. И если у настоящих творцов есть музы, одно появление которых делает рабочий процесс лёгким и умопомрачительным, то по законам о балансе мироздания должны существовать ещё и какие‑нибудь антимузы. Стоит ей оказаться на горизонте, из головы, как сквозняком, выдувает все идеи, и ты бессильно стоишь над своим творением и не понимаешь, что делать дальше, словно путник, у которого отняли карту. Такие вот антимузы перекрывают канальчик, по которому тонкой струйкой текло вдохновение.

Я отложила кондитерский шпатель и посмотрела на Илью.

– Ну что? – спросил он. – Мириться будем?

Спросил без особой надежды и, кажется, – даже без интереса.

Я пожала плечами. Сколько бы раз такое ни происходило – я всегда терялась.

Мириться с ним мне, откровенно говоря, не хотелось. Пока мы не разговариваем и друг друга не трогаем, жить чуточку проще. Спокойнее. Поругаться вторым слоем мы уже не можем, значит, особо переживать не за что.

Но с другой, чисто объективной, стороны, молчать и дуться – глупо. Да и вряд ли так можно долго протянуть под общей крышей.

– Опять, что ли, на кухне спать будешь?

На кухне спать неудобно. Диванчик здесь скорее для посиделок с чашкой чая, нежели для здорового сна. И тем не менее я снова только пожала плечами.

– Ну как хочешь.

 

Глава 6

 

С Ильей мы всё‑таки помирились.

У Мира ночью случился сильнейший приступ. Проснувшись от его хриплых криков, я даже испугаться не успела – начала судорожно вспоминать комбинации лекарств.

Как ни странно – Илья оказался возле сына раньше, чем я, и пока мои трясущиеся руки набирали в шприц раствор, его руки гладили и обнимали Мира за плечи.

Мир родился с пороком сердца – стенозом аортального клапана, от которого у него развивалась сердечная недостаточность.

Самая важная часть нашего сердца – левый желудочек. Из него кровь выбрасывается в аорту – главную артерию в теле человека. В месте соединения левого желудочка и аорты находится клапан, который, когда сердце сокращается, выпускает кровь, чтобы она могла насытить кислородом все органы, а когда расслабляется – не даёт ей с обратной тягой вновь попасть в сердце.

У Мира этот клапан работает неправильно. Его сердце часто – при физических нагрузках или волнениях – трудится усиленно, но кровь, возвращаясь в левый желудочек, не может в полной мере насытить все органы кислородом. Сердце стучит на пределе – и вхолостую.

Тогда случаются приступы.

Миру начинает казаться, что он задыхается, в области сердца появляется боль, а вместе с этим – паника.

Сначала у него, потом – у меня.

Лечится его заболевание только операцией. В нашей стране не так много больниц, где такие операции проводят, – пальцев на руках вполне хватит, чтобы их сосчитать. Зато детей, которые нуждаются в хирургическом вмешательстве, сотни тысяч. Очередь продвигается медленно. Иногда начинает казаться, что она не движется совсем. Замирает, как навеки остановившееся сердце.

Скорая приехала быстро, но приступ к тому времени уже начал проходить. В больницу мы поехали все втроем. До утра я с одной стороны, а Илья с другой сидели у кровати Мира, который мирно спал, подключённый к кардиомонитору.

Илья ничего не говорил. Просто сжимал мои ладони поверх одеяла и смотрел на меня, чуть вздрагивая уголками губ и искренне дружелюбно приподнимая брови.