Полудочка. Его судьба

Кругом стояла тишина, лишь за спиной на торцовой стене глупо щелкали китайские часы в виде тарелки с парой нарисованных рыб.

Ганцев вздрогнул, ощутив тепло чужого тела.

– Ксеня, – строго проговорил он. – Прекрати.

В ответ что‑то зашуршало.

– Ксения, ты поняла, или нет?

– Поняла, дядя Слава.

Окно слабо отражало обоих.

В коротком цветастом халатике Ксенька казалась наивной.

А он – бруталом, каким не был.

И, самое главное, Ганцев не мог понять, каким образом вместо того, чтобы возвращаться в офис, он позвонил коммерческому директору Георгию, велел разбираться с китайцами самостоятельно, пересел на водительское место и приехал сюда.

– Мы живем в троглодитской пещере, дядя Слава. Законы тут пишут школьные кошелки в вязаных кофтах.

С подоконника ему заглядывали в глаза нежные, звездчатые белые цветы.

Элла обожала домашние растения, ухаживала за ними любовно и у нее круглый год что‑нибудь цвело или здесь, на кухне, или в Ксенькиной комнатке или в большой общей.

– И вообще, дядя Слава, все гораздо проще.

– Ксеня, я сегодня не собирался приезжать к тебе, – соврал Ганцев. – Я поехал домой, потому что забыл кое‑какие документы, но…

– Но все вышло к лучшему, – продолжила она и обняла его из‑за спины.

– Я… – возразил он, пытаясь расцепить ее руки. – Скажи хотя бы, тебе… тогда не было больно?

– Да ну вас, дядя Слава…

Сцепление стало еще более крепким.

– Вы такой нежный… никакого сравнения с моими озабоченными ровесниками. С вами…

Ксенькин голос прервался.

Ганцев смотрел на свой джип и ощущал томление.

Все являлось категорически недопустимым. Маргарита, Элла, Виктор и даже отключившийся Артемий – которого жестоко вырвало на крыльце подъезда, когда Ганцев тащил его к лифту – молча кричали, что происходящее лежит за рамками.

Но рамки устанавливал неизвестно кто, и он понимал, что сопротивление бесполезно.

– Что вы замолчали, дядя Слава, – сказала девчонка, прижавшись головой к его плечу. – Мне так нравится слушать ваш голос.

– А мне – твой, – признался Ганцев и повернулся к ней.

В этом чертовом халатике, кокетливом домашнем платье, Войтович‑младшая была очень женственной.

И было незачем жить, не обладая ею.

– Дядя Слава… – заговорила Ксенька.

Не давая ей говорить, в кармане халата закукарекало.

– Извините, – сказала она и вынула телефон.

– Извиняю, – ответил он, не понимая себя.

– Да. Нет. Нет, говорю тебе, – жестко бросила Ксенька в ответ на глухо булькающий голос. – Ты что, не понял? Нет, я сказала, я занята. Вообще занята. Ты понимаешь по‑русски, вообще? Все, отвянь, мне некогда.

Дав отбой, она выключила аппарат и бросила его на кухонный стол.

Стекло было разбито, Ганцев подумал, что после компьютера следует подарить девчонке хороший мобильник.

– Теперь все, дядя Слава, я в вашем распоряжении, – сказала она.

– Ксенька, Ксенька, – обреченно сказал он. – Зачем я тебе нужен? Я старше тебя.

– Ерунда.

Потянувшись, она стала ослаблять узел его галстука.

Кругом сомкнулись темноватые стены маленькой кухни Войтовичей. Чуть колебались раздернутые тюлевые занавески. Пестрел в углу старообразный «уголок», на котором Ганцев тысячу раз сидел между женой и другом, пил водку и под общий смех преувеличенно нежно целовался с Эллой. Холодно молчала смешанная: с горелками и электрической духовкой – плита, за которой в магазин ездили на Ганцевской машине, тогдашней белой «Соренто», поскольку у Виктора сломался «Запорожец», купленный по ветеранской очереди отца. Нависал мрачный серо‑желтый кухонный гарнитур, над холодильником поблескивала кичевая лазерная картинка в вычурной рамке. Пахло застарелым подсолнечным маслом, землей из цветка и недавно заваривавшимся растворимым кофе.

Перебивая кухонные ароматы, струился запах Ксенькиного дезодоранта и еще чего‑то – непонятного, женского.

– Ксенька, мы с тобой жуткие грешники, – пробормотал Ганцев, нежно сжав ее пальцы у своей шеи. – Я знаю, что я должен сделать в данной ситуации.

– Что, дядя Слава? – по‑синичьи прозвенела девчонка, глядя ему в лицо.

Зеленые‑презеленые, ее глаза одновременно и плавились и пробивали насквозь.

– То, что положено взрослому мужчине, который тебя вырастил и всю жизнь носил на руках. Нашлепать по попе, закрыть за собой дверь, садиться в джип и спешить в офис, пока на другом краю света не разбежались чертовы китайцы. Но.

– Что «но»? – нежно уточнила Ксенька, справившись с галстуком, расстегнув несколько верхних пуговиц и шаря пальчиками по его груди.

– Но это сильнее меня.

– И меня тоже.

– И черт бы меня драл, но те мне все‑таки не дочь.

– О чем я и говорю, дядя Слава. Я же позавчера на том берегу, перед тем, как… ну, в общем, заранее выяснила, что вы мне не отец. То есть нам как бы ничего нельзя, но на самом деле все можно.

Светло улыбнувшись, она взялась за его брючный ремень.

– Ты не Лолита, Ксенька, тетя Рита была не права, – сказал Ганцев. – Знаешь, кто ты?

– Кто?

– Ты – Лилит.

– Кто‑кто?..

– Лилит, первая жена Адама. Исчадие ада, порождение дьявола, которую устрашился сам бог и обратил обратно в прах, потом создал послушную Еву из подкопченного ребра.

– И меня вы тоже обратите в прах, да?

– Нет. В прах обратишь ты, потому что я не могу тебе сопротивляться.

Щелкнул и загудел холодильник. Он пытался о чем‑то предупредить.