Потому что (не) люблю…
– Мой сын, это не набор кубиков лего, из него невозможно выкинуть какую‑то детальку, чтобы улучшить версию игрушки. – Её голос дрожал, но звенел несгибаемой сталью. – Весь, какой есть, от рождения до смерти – это и есть мой сын. И я лучше забуду себя, тебя и всю эту чёртову жизнь, чем предам память о нём!
И не сказав больше ни слова, и даже не взглянув на меня больше, ушла наверх. А я остался внизу.
Вискарь скользил по опалённому печным жаром горлу больно, заставлял кашлять и давиться, но я упрямо заливал его в себя и впервые за всё время понимал, что вот теперь, пожалуй, всё. Конец. Мы словно оплавленные оловянные солдатики на последнем издыхании протянули этот год – в память о сыне, но окончательно разучились разговаривать на одном языке и стали необратимо чужими. Теперь мы просто орали друг на друга, словно находились на разных берегах Волги, и ни черта не понимали, что же доносит до нас пропущенное сквозь личную боль эхо. Нужно было заканчивать это всё. Тянуть дальше бессмысленно.
Когда поднялся в нашу бывшую спальню, Маринка собирала вещи.
– Что ты делаешь? – глупо, чисто по инерции спросил я.
– Ухожу.
– Почему?
Само вырвалось, наверное, лишь бы заполнить паузу, но Маринка вдруг замерла на мгновенье, словно прислушиваясь к себе…
– Потому что не люблю тебя больше. Хватит.
Я молча вытряхнул вещи из чемодана обратно на кровать и пошёл на выход. В дверях задержался.
– Уйду я. – Не оборачиваясь. – Я этот дом строил для вас с Владькой. Без вас он мне не нужен.
Глава 3
Август 2018г.
Когда вернулся в зал, Маринка с Киром о чём‑то возбуждённо болтали, чуть склоняясь друг к другу через столик, чтобы перекрикивать играющий джаз‑бенд. В какой‑то момент она повернула голову и глянула вдруг на меня с такой неподдельной нежностью, что у меня аж в груди замерло. Вот прямо сейчас она снова была собой, той самой Маринкой‑малинкой, какой всего пять месяцев назад уезжала на Минводы…
Ну и где эта чёртова лягушачья шкурка, которую надо спалить прямо сейчас, чтобы не потерять больше свою царевну?!
Впрочем, она уже и не смотрела. Суетливо и слегка растеряно, словно её поймали с поличным, заправляла за уши волосы и кивала Кирею, но не было уже ни открытой, счастливой улыбки, ни возбуждённого ажиотажа беседы. Получается, я им помешал, так что ли?
Оно оказалось, они просто вспоминали свои студенческие годы. Общих друзей, педагогов, смешные случаи с выступлений. А я сидел теперь с ними, как третий лишний, и не знал, куда себя деть. То и дело хватался за телефон, проверял сообщения, но там была тишина, и я его откладывал. Постепенно Маринкин коматоз снова схлынул, она начала улыбаться, а потом и смеяться. Я смотрел на неё в упор, провоцируя на ответный взгляд, но бесполезно. Однако, стоило мне только отвлечься, как я чувствовал – смотрит. И в этом взгляде ощущалась какая‑то особая заинтересованность, словно она видела меня впервые или… тупо сравнивала с Киреем.
– А почему никто не танцует? – удивился братан. – Странно, ведь не попсу какую‑нибудь играют, а золотой фонд современной классики!
– Не в музыке дело, – усмехнулся я. – Для здешней публики это просто не комильфо.
– А, ну я понял! Хрустальная люстра в сортире мешает, да?
– Типа того.
– А давай порвём их шаблоны? – неожиданно предложила Маринка.
Показалось, это она мне. Вскинул на неё обалделый взгляд, но нет, она обращалась к Кирею. Он слегка озадаченно глянул на меня. Я небрежно дёрнул плечами:
– Давай, капитан Америка! Порви тут всех!
А потом, пока они выходили на свободный пятачок перед эстрадой, упорно держался от того, чтобы не смотреть им вслед – перекатывал по столику пачку сигарет: на ребро‑плашмя, на ребро‑плашмя… Но всё равно не удержался.
В руках Кирея Маринка выглядела по‑особенному хрупко и изящно. Не девочка уже, но женщина в том самом соку, от которого стала только ещё притягательнее, словно милый котёнок превратился в прекрасно знающую себе цену пантеру. И они с Киром, конечно, были парой! То, как лежали их руки, как ловко семенили, отсчитывая «раз‑два‑три» ноги, как слаженно чуть склонялись на поворотах головы и упруго гнулась в крепких лапах братана тонкая гибкая спина жены – всё говорило о том, что они не впервые танцуют вместе. Да и вообще – не впервые вместе.
Отвёл взгляд. Ревновал, да. Не понимал теперь не только того, что происходило все эти проклятые четыре месяца, но и того, что происходит с Маринкой вот прямо сейчас. Она на глазах оживала. Пусть рвано, толчками, словно давно остановившееся, и вновь заведённое электрошоком сердце – но всё‑таки оживала! И уже казалось, что ещё немного и утерянный ритм окончательно восстановится. Был ли я рад? Не то слово! Но вместе с этим становилось непривычно страшно, ведь этим живительным электрошоком для неё явно стал Кирей.
Когда музыка закончилась, от дальнего столика послышались сдержанные аплодисменты. Я оглянулся – хлопали не только музыкантам, но и танцорам. Кирей театрально поклонился, Маринка присела в изящном реверансе. А потом новые аккорды, теперь уже что‑то активное, и ребятки решили продолжить веселье.
Я же просто заказал сто пятьдесят коньяка. Пить не спешил. Крутил бокал в руке, смотрел как томно тянутся по стеклу янтарные дорожки…
И всё‑таки, где же хранится эта чёртова лягушачья шкурка?
Вжикнул телефон, и только тут я вспомнил, что жду сообщение. Тут же закрутило ставшей уже хронической, гнетущей тревогой и виной. Я по привычке постарался засунуть их куда подальше и открыл сообщения. Но оказалось – не то. Сашка по‑прежнему молчала и даже не прочитала ещё мою эсэмэску.
– Чёрте что! – возмутился кто‑то за спиной. – Вы шашлычка придорожная или нормальное заведение? Где главный, сюда его давай!
– Извините, Дмитрий Николаевич, это ужасное недоразумение! Но мы сейчас же что‑нибудь придумаем! – и мимо меня промчался администратор.
Я слегка обернулся и тут же поднялся, протянул руку:
– Дмитрий Николаевич, добрый вечер! Где бы ещё встретились! А я вот только сегодня с Юрием общался, вас вспоминали.
– Надеюсь, не матерным словом? – ответил на пожатие Горовец‑старший, отец Юрки Горовца. За его плечом мило улыбалась Анжела, моя бывшая секретарша. Сам же Горовец недовольно озирался: – Нет, ты видал, что творят? Сервис, твою мать!
– Проворонили ваш столик? – догадался я, чьё именно место сейчас занимаю.
