Проект «Хроно». Право выбора

– Завтра Андреич с пасеки приедет, с вечера и приступим.

До дома Головкиных, они добрались в начавшихся сумерках. Во дворе с нетерпением уже ждал Матвей, попытавшийся всучить участковому ведерко смородины, но Сергей, замахал руками и скорым шагом заспешил к дому где, наверное, заждалась жена.

****

Тяжело и хрипло дыша, Василий отвалился на спину, запрокинув на подушке голову подбородком вверх. Вот ведь… не зря говорят: «Седина в бороду, бес в ребро». Переводя дух, Лопатин улыбнулся, оказывается» бес» этот, совершенно необязательно плох, подл и мелок. Несмотря на приоткрытые оба окна, в светлице было жарко и душно. Одеяло давно они свалили на пол, а простыня сбилась в какой‑то невообразимый ком. Наташа приподнялась на локте, склонила голову чуть на бок, отчего волосы почти закрыли ее лицо и положила горячую ладонь ему на грудь. А потом, чуть согнув пальцы, как кошка, выпускающая из подушечек когти, легонько надавила на его кожу ногтями. Василий прикрыл глаза и не стал сдерживать протяжный, сладострастный стон. Женщина наклонилась и принялась быстро и жарко покрывать его грудь поцелуями, а потом обхватила руками, закинула ногу на бедро и прижалась к телу щекой. Он опустил голову и встретился взглядом с сияющими глазами любимой женщины.

Что еще нужно для счастья? Самое главное, когда вот так, мягким теплым солнцем лучатся счастьем ее глаза! Подарила судьба на склоне лет радость такую. Андреич, поднял руку, запустил пальцы в густые Натальины волосы. Она как кошка прищурилась и издала похожий на мурлыканье легкий стон. А ведь дюжину дней назад он, наливая очередной стакан самогона, думал сквозь пьяную пустоту в душе, что жизнь окончена. Думал, пойти в сарай, закинуть на балку вожжу и сунуть в петлю, дурную, седую голову! Дурак… где были его глаза, его уши, когда он встречался с ней в магазине? А ведь давно засматривался… По всему выходило, что если бы не последние события, повернувших с ног на голову всю его жизнь, то и этого, запоздалого счастья, не было. С Натахой все было не так, как когда‑то с женой. Наверное, потому что молодость их пришлась на трудное послевоенное время. Да и воспитаны были по‑старому… Лопатин помнил, как долго ухаживал за Верой, как она первое время их близости дико смущалась и ничего‑то у них не получалось. Потом первоначальная страсть, быстро превратилась в рутину, когда главное было сделать все побыстрее, пока дети не проснулись. И сделать «это», без всяких непонятных изысков, когда просто повернуть жену на бок со спины, уже казалось чем‑то неестественно новым. Когда им исполнилось уже лет по сорок, жена как‑то заявила, что «мы уже старые так часто этим заниматься» и редкая их близость, превратилась совсем во что‑то механическое, когда оба получали удовлетворение за считанные минуты и тут же засыпали, отвернувшись спинами друг к другу. Потом страшное известие о гибели сына просто убившее жену, ее болезнь. Тот год, у Василия прошел как в ужасном бреду, когда он метался по врачам и видел, как стремительно угасает Вера. А потом… он заливал пустоту и обиду на судьбу, самогоном. Только одно светлое пятно в жизни, не давали ему полностью уйти в алкогольный мрак – дочка Машенька. Особенно все стало плохо, после отъезда дочери на учебу в Смоленск. Ветшал дом, разваливалось хозяйство, опускались руки.

А потом вдруг все резко изменилось, когда…

– О чем задумался, милый? – Наташа заметила, что его рука остановилась, а глаза погрустнели.

Голос ее, такой глубокий и мягкий, заставлял Василия трепетать и таять, словно пчелиный воск у огня. Рука женщины, скользнула по животу, опустилась ниже по жестким волосам и легла, слегка сжав, на его плоть. Андреич почувствовал, как горячая кровь вновь приливает к промежности и под ее рукой крепнет, наливаясь силой, его мужское естество. Второй раз за ночь. Наташа приподняла голову и впилась в его губы долгим поцелуем, ритмично двигая рукой восстающую плоть, а потом, изогнувшись, стремительно прильнула губами к почти полностью восставшему органу. Лопатин задрожал, в голове шумела кровь, не вся видно ушла вниз… С первой их ночи, Лопатин был поражен ее раскованности и страсти. Дурную мысль, откуда вдова этому всему научилась, он сразу задвинул, куда‑то на задворки сознания, оно ему надо? Это знать? Она его женщина, а он принадлежит только ей. Его вполне все устраивало. К тому же, первая робость и мысли, сможет ли он, оправдает ли ее надежды, после той ночи ушли. Смог. Оправдал. Сам себе удивлялся, не ведал в себе таких сил и нежности.

Конечно, основная заслуга была ее. Но оказалось, что после некоторой первой робости, набросились они друг на друга просто неистово. И будто оказались созданными друг для друга, понимали желания не с полу слова, с полу движения. Она направляла его умело. И выходило, будто все само собой. Хорошо, что в доме было темно. Не раз, краска смущения заливала огнем лицо Василия. Он сначала пытался оттолкнуть ее голову, вдруг оказавшуюся меж его ног. Смутился, когда жаркие губы, хрипло от сдерживаемой страсти, шептали: «Я хочу почувствовать тебя… сзади!» Запретов у нее не было, и после первого недоумения Лопатин принял это с радостью, ведомый желанием ответить любимой той же страстью, которую она дарила ему. Да и что может быть лучше глубокого стона наслаждения, когда он первый раз, ласкал ее «там» языком и губами. Он вспомнил, как она, в ту их первую ночь, погасив свет, снимала одежду перед ним, лежащим с колотящимся сердцем, а лунный свет из окна красил кожу женщины в матово‑белый. Он не верил своим глазам и своему счастью, глядя, на ее не по возрасту ладную фигуру, не очень большую, но все еще упругую грудь, не знавшую материнства, упругий, чуть полноватый живот, полноватые, но стройные ноги…

Кончили они вместе, оглашая комнату пустого дома слившимся в один звук стоном. Он сильными последними ударами тела, толчками изливаясь в нее, а она, – обхватив его руками и ногами, стараясь прижаться, как можно плотнее. Жена все время боялась залететь, но отчего‑то не пользовалась ничем. А со временем это превратилось у нее в настоящую фобию. Но вот сейчас они просто не думали об этом – удовольствию не мешало ничего.

– Я все думаю, за что бог мне тебя дал, за какие заслуги… или мы достаточно настрадались, чтобы и у нас началось что‑то хорошее, – обессиленно шептала Наташа, прильнув к нему разгоряченным телом.

– Спи, родная. – Андреич поцеловал ее в полузакрытые глаза, – завтра с утра едем в Чернево, тебе смену принимать, а у меня дела с Сережкой… а еще на рассвете на пасеку загляну, второй улей от леса поправить нужно…

 

Глава 14. В пыли и пламени

Уснули они, наверное, ближе к рассвету. Ночная тьма за окном уже менялась на серые рассветные сумерки. Но с первыми, ранними лучами солнца, Кудашев проснулся от неясной тревоги. Что‑то угнетало и давило на сердце, назойливые, тревожные мысли окутали и, в конце концов, разбудили. Он немного полежал с закрытыми глазами пытаясь вслушаться в свое сознание, понять причину тревоги, но горячее, женское тело рядом полностью владело сознанием. Обершарфюрер чуть подвинул плечо, Машина голова с его плеча скользнула на подушку и замерла на ней с разметавшимися волосами. Он приподнялся на локте, ласково, чуть касаясь, провел по русым волосам. Моя женщина! Все бывшие до нее, просто недоразумение. Она… она теперь для него – все! Другой такой не было, нет, и не будет! Теперь ему нужно заботиться о них двоих. Это делало положение сложнее, много сложнее. Но что сделано, то сделано и нет смысла жалеть. Но, когда она рядом, я не могу ни о чем думать, кроме нее, а мне именно сейчас нужна холодная голова. Юрий опустился и легонько поцеловал Машу в висок и уголок закрытого глаза. Девушка что‑то спросонья прошептала и издала легкий стон. Он какое‑то мгновенье боролся с желанием вновь страстно прижаться к ней, покрыть все тело поцелуями и ласкать, ласкать… Но, стараясь не разбудить, выбрался из‑под одеяла. С трудом оторвал взгляд от оголившегося соблазнительного изгиба бедра, прикрыл Машу одеялом и принялся одеваться.