Расплата

– Ай, что ты говоришь, совсем помешалась с горя! Жак помер, а ты ждешь, что он явится! Эдак накличешь на свою голову, что неприкаянная душа будет являться к тебе по ночам! Помилуй тебя Господь и избавь от эдакой напасти.

Никакие уговоры не действовали на Берту, девчонка характером пошла в покойного Красавчика, стоит на своем даже под угрозой оплеухи. Ну пусть утешается своими выдумками, лишь бы справлялась с порученным делом, а бледное от слез личико должно вызвать больше жалости у сердобольных людей.

С этого утра жизнь бедняжки Берты изменилась. Теперь она вдоволь получала пинков и затрещин от каждого, кто не ленился это делать. Защитить ее было некому и пожалеть тоже. Каторжнику довольно было того, что девчонка жива и здорова, и может приносить деньги. Красавчика нет больше и чего ради пестовать маленькую дрянуху? Даже имя бедняжки поминали все реже, и прозвище «Хромуша» совсем вытеснило его.

Зима щедрой рукой принесла лютые морозы и обильный снегопад. Обитатели подземной галереи Каторжника дрожали от холода даже возле жалкого очага, где моментально сгорала мерка угля. Болезни и смерть прочно поселились в жалком обиталище короля отверженных. Под Рождество замерзла до смерти Мими Святоша, уснув на улице в обнимку с фляжкой вина. Метью Трепач едва не отморозил пальцы, стащив на рыбном рынке пару окуней. Берта и Амбарная Мышь, вернувшись вечером, не могли сразу снять шали, в которые кутались по дороге – ткань смерзалась, словно лист жести. К тому же старуха так одряхлела, что едва двигала ногами по заснеженной дороге, и девочка подпрыгивала на месте, опасаясь, что сабо примерзнут к камням мостовой.

Смерть собирала богатый урожай по нищим кварталам, а Гастон Перрен и задумываться над этим не собирался. На место умершего побирушки или вора всегда найдется живой. Ишь, неженки, не укладывать же каждому в постель теплую грелку! Он вновь запирался в натопленной комнате с Деревяшкой и пытался разузнать, отчего некоторые прислужники продолжают исчезать, словно по волшебству. Уж если помер, то тело никуда не денется. Глупые разини спокойно валяются там, где их и настигла гибель. Прямо колдовство, не иначе.

Каторжник мрачнел все больше и ворочался, не в силах уснуть, его никак не оставляло дурное предчувствие короля, против которого плетут заговор, чтобы завладеть троном.

После Рождества Берту стали отправлять на работу одну. Амбарная Мышь попросту не проснулась утром. На удивление старуха скончалась мирно и почти что в своей постели, как подобает приличному человеку. Девочка получила важные указания и очередную оплеуху, что должна была придать ей сил и наставить на путь истинный. Ей всего лишь нужно бродить по чистым кварталам, вызывая жалость приличных людей, да выклянчивать подаяние. Присматривать за ней должен был увалень Готран, что обходил два квартала, собирая у побирушек выручку, да следить, чтобы негодные не отлынивали от работы, забираясь в укромные места отогреть руки и ноги.

Выросшая в трущобах Каторжника, где царили свои порядки, шестилетняя Берта быстро научилась вранью и хитрости, что помогает влачить более – менее сносное существование, а подчас и сохранить жизнь. Маленькой калеке со смышленым и милым лицом охотно подавали милостыню, и Берта мигом смекнула, что не стоит честно отдавать всю выручку. Готран всегда бесцеремонно обыскивал ребятишек, выворачивая наизнанку их жалкую одежду, и Хромуша прятала пару монет в укромном месте. Девочка заходила в арку, где полумрак царил даже в солнечную погоду, и совала медяки под обломок кирпичной кладки. Увалень Готран получал деньги, Берта – пинка, и все расходились по своим делам. Убедившись, что ее никто не видит, она направлялась к своему тайнику и преспокойно шла в лавку, чтобы купить себе вкусненького. Иногда наивная глупышка в тоске по брату покупала себе ленточку или грошовое колечко и воображала, что Жак принес ей подарок. Вдоволь натешившись покупкой, ей приходилось сбывать ее за сходную цену какой – нибудь работнице в дальних кварталах, ведь она не могла принести покупки домой. Иногда, досыта наевшись свежими булочками или куском пирога на заднем дворе трактира, Берта, вернувшись в галереи Каторжника, вместе с остальными побирушками хлебала постную отвратительную похлебку, состряпанную Бертиль. Лишь бы никто не догадался, что она вовсе не голодна.

Маленькая Хромуша научилась ловко уворачиваться от затрещин и огрызаться на каждое слово, бранные словечки то и дело слетали с языка. Да, видно, покойный Красавчик успел здорово избаловать нахальную девчонку, что за манеры у жалкой калеки – побирушки – смотреть таким высокомерным взглядом? А может, паршивка просто двинулась умом, узнав о смерти брата, иначе с чего она вбила в свою пустую голову, что Жак не помер и непременно явится за ней? Все слышали, как получив от своей надзирательницы пощечину, Берта крикнула, что когда Красавчик вернется, то перво – наперво свернет шею Бертиль. Вот дрянь! Недаром говорят: «Бочка от селедки селедкой и воняет», вся в братца! И упрямство, и заносчивый взгляд, с таким норовом вряд ли доживет до старости, как и он.

Наступившая весна не сделала жизнь обитателей трущоб легче; конечно, больше не приходилось подпрыгивать на месте, чтобы согреться, но снежные сугробы под лучами весеннего солнца мигом превратились в целые потоки грязной каши. Ноги тонули в холодном месиве по самую щиколотку, и как не прихватывай юбки, уже через несколько минут подол насквозь пропитывался водой. Берте из – за хромоты приходилось тяжелее всех, стоило бедняжке нащупать правой ногой твердую почву, как левая оказывалась по щиколотку в луже, и сабо тотчас наполнялось водой, словно таз для умывания. Но никому не было до этого никакого дела. Вот еще нежности, мокрая одежда! К тому же промокшей насквозь маленькой хромуше охотнее дадут несколько су, уж больно жалостный у нее вид.

И Берта, насобирав изрядную сумму, преспокойно вновь отправлялась в трактир. Из сострадания кухарки частенько пускали девочку в кухню, где она устраивалась поближе к плите. Пока она с наслаждением уплетала горячий суп, от мокрого подола поднимались струйки пара.

Увалень Готран собирал дань два раза в день: в полдень и после вечерней мессы. Берта успела расстаться с деньгами, что выклянчивала с самого утра, и уныло брела по узкой улочке в квартале ремесленников. До арки, где она хранила свой клад, было далеко, и девочка успела изрядно проголодаться и замерзнуть. Возле лавки бакалейщика стояла аккуратная повозка; опрятный работник с непокрытой головой и пышными усами седлал лошадь. Вскоре из дома вышла женщина в длинной накидке из полушерстянки и баулом, обвязанным бечевкой. Она уложила поклажу в повозку и протянула работнику монету.

– Готово, Марциал? – Вот плата за сено и сарай для моей лошадки.

– Благодарю, госпожа Мартен, – поклонился работник. – Стало быть, отправитесь домой, так и не погостив толком?

– Да, Марциал, с меня достаточно, ноги моей здесь больше не будет! Я так и заявила с утра дочери и зятю, этому пройдохе Огюстену! Я слышать о них больше не желаю!

Берта смекнула, что можно поживиться и как всегда, припадая на левую ногу, заковыляла к женщине, заранее состроив слезливую гримаску.

– Добрая госпожа, – заученно писклявым голосом прогнусила она, – Смилуйтесь над бедной калекой, два – три су – не такие большие деньги для вас, а мне бы помогли не помереть с голоду.

– Пошла прочь, паршивая попрошайка, – крикнул работник. – Не вздумайте давать денег, госпожа Мартен, весь город так и кишит этими лгунишками, что изображают увечных и больных, лишь бы выманить пару монет.

– Если ты слепой, словно крот, так найми себе поводыря! – Грубо огрызнулась Берта, – Я не лгунья!

И девочка без всякого смущения задрала свою жалкую юбчонку до колен.

Работник, опешив от резких слов, только рот открыл, а женщина, нахмурившись, подошла к Берте.

– Негоже девочке задирать юбки посреди улицы, правду можно доказать и словами.

– А что же мне делать, если я и впрямь хромая? – Насупилась Берта.