Растревоженный эфир. Люси Краун
– Видите ли, актеры очень уязвимы, – продолжал Хатт ровным шепотом, – в силу того, что их искусство личностное. Публике должны понравиться их тела, голоса, характеры, потому что они общаются с ней напрямую. Будь я актером, всегда и во всем придерживался бы нейтралитета. Если, конечно, – тут Хатт чуть улыбнулся, – хотел заниматься своим делом. Я бы с самого начала понял, что не имею права настроить против себя даже малую часть моей аудитории. Каждый человек должен реалистично посмотреть на окружающий мир, определить рамки, наложенные его личностью и профессией, и смириться с тем, что работать и жить ему придется не выходя за эти рамки. Если он этого не делает… – пожал плечами Хатт, – он не должен удивляться, когда жизнь вдруг больно ударяет его. Как и преступление, отрыв от реальности наказуем. Актерам необходимо оставаться инфантильными, дурашливыми, неуравновешенными, иррациональными… – Хатт взглянул на Арчера, чтобы убедиться, что тот следит за ходом его мыслей. – А политика требует логики, уравновешенности, хладнокровия. И можно гарантировать, что актер, вовлеченный в политику, причем на любой стороне, в конце концов станет всеобщим посмешищем. В другие времена, не столь суровые, их могли бы простить. Сегодня напряжение слишком велико, так что на прощение рассчитывать не приходится. Сегодня, Арчер, и, пожалуйста, запомните мои слова, потому что и вам в итоге придется делать выбор, мы живем в пропитанном страхом, злобном, не знающем прощения мире. Правила игры изменились: один страйк и аут[1].
– А вам не кажется, что игроков следовало предупредить о новых правилах, прежде чем дать им биту? – спросил Арчер.
– Возможно, – беззаботно ответил Хатт, – но жизнь устроена иначе. Здесь правила устанавливаются за закрытыми дверями, и измениться они могут в любой момент. Иной раз выясняется, что они действуют уже лет десять, а ваша команда давно выведена из игры, хотя вам казалось, что вы еще боретесь с вашим соперником.
– Это ужасно.
– Мы живем в ужасном мире, – радостно сообщил ему Хатт. – А теперь я собираюсь попросить вас… только один раз, не пытаясь надавить… не тянуть две недели и уволить этих людей немедленно.
– Нет, – ответил Арчер. – Я так не могу.
– А чего, собственно, вы собираетесь добиться? – спросил Хатт.
Арчер сел, стараясь подавить охватывающее его волнение.
– Я постараюсь доказать, исходя из моей позиции, что все пятеро ни в чем не виноваты. Возможно, мне удастся доказать и вам, что двоих или троих можно оставить.
– Я уже сейчас могу заверить вас, что надежды на это практически нет. Им предъявлено обвинение, и этого более чем достаточно. Я не хочу сказать, что все они одинаково виновны, но предъявленное обвинение исключает возможность их дальнейшего… – пауза, – …использования.
– Извините, мистер Хатт, тут я не могу с вами согласиться. Я не приемлю коллективной вины. Речь идет о пяти конкретных, очень разных людях, которых я знаю, с которыми я работал. У каждого из них все свое: и жизнь, и проступки, и алиби.
– Вновь я должен вернуть вас к исходной посылке, которую вы стараетесь не замечать. Заключается она в том, что идет война. На войне бьют по площадям, а не по конкретным людям. Когда мы сбрасывали бомбы на Берлин, мы не целились в эсэсовских полковников или нацистских дипломатов. Мы сбрасывали их на немцев, потому что немцы в целом были нашими врагами. Нам не удалось убить Гитлера, хотя мы убили тысячи и тысячи женщин и детей, которые по стандартам мирного времени ни в чем не провинились. Не отрывайтесь от реальности, – весело прошептал Хатт. – Учитесь бить по площадям.
– Это болезнь, – покачал головой Арчер. – Я предпочитаю оставаться здоровым.
– Возможно, вы правы, – кивнул Хатт. – Но помните: начало этой болезни положили коммунисты. Не мы.
– Я также не согласен с тем, что мы должны переболеть болезнями наших врагов. Послушайте, мистер Хатт, может, мы напрасно отнимаем друг у друга время…
– О нет, – торопливо прошептал Хатт. – Я нахожу этот разговор исключительно интересным. У нас не было случая поговорить о серьезных делах, Арчер. Должен признать, и меня где‑то мучили сомнения. Но наша беседа помогла мне прояснить для себя многие вопросы. Я надеюсь, что вам она тоже пошла на пользу. И О’Нилу.
– Вчера я вернулся домой поздно, – пробубнил из своего угла О’Нил. – Меня клонит в сон. В голове все путается, и я знаю только одно: сегодня мне надо лечь пораньше.
Хатт хохотнул, прощая своего подчиненного.
– Возможно, – обратился он к Арчеру, – нам всем придется смириться с правдой жизни, хотя она и не из приятных. Беда в том, что в наше время ни для одной из проблем нет правильного решения. Каждое наше деяние в итоге может привести к обратному результату. Попытайтесь найти в этом утешение, Арчер. Я нахожу. Если заранее признать, что правильного решения вы не найдете, может быть, вам удастся снять с себя хотя бы часть того груза ответственности, который вы сами взвалили на свои плечи.
– Мне это еще не под силу, – покачал головой Арчер. – Подозреваю, что и вам тоже.
Хатт кивнул:
– Вы правы. Пока еще нет. Пока.
– Я хочу задать вам один вопрос, мистер Хатт. И рассчитываю на честный ответ. – Арчер заметил, как окаменело лицо Хатта, но тем не менее продолжил: – Я хочу знать, есть ли возможность убедить вас переменить свое мнение в отношении этих людей. Если я смогу доказать, что они не коммунисты и не попутчики, более того – антикоммунисты, вы по‑прежнему будете утверждать, что с ними надо расстаться?
– Как я уже говорил, я не верю, что вам удастся это доказать.
– Если я все‑таки смогу это сделать, вы измените свою точку зрения?
– Все это так условно, Арчер…
– Потому что, – прервал его Арчер, – если ваш ответ – нет, я хочу услышать его немедленно.
– Почему?
– Тогда я напишу заявление об уходе. Прямо сейчас. – Арчер почувствовал, как задрожали его руки, и обругал себя за слабость. Но не отвел холодного взгляда от Хатта. А тот откинулся на спинку кресла и уставился в потолок.
– В этом нет необходимости, – наконец прошептал Хатт, не сводя взгляда с потолка. – Я открыт для дискуссии. – Тут он соизволил посмотреть на Арчера и улыбнулся. – Не совсем, конечно, открыт. Но и не отгорожен глухой стеной.
– Хорошо, – кивнул Арчер. – Позволите задать еще вопрос?
– Конечно.
– Как насчет спонсора? Он в курсе?
– К сожалению, да. Гранки статьи и письмо из журнала он получил одновременно со мной.
– И как он отреагировал?
[1] Термины бейсбола. Страйк – бросок питчера, который не сумел отбить бэттер (питчер – игрок обороняющейся команды, вбрасывающий мяч в зону страйка, бэттер – игрок команды нападения, отбивающий с помощью биты броски питчера. Дуэль питчера и бэттера – стержень игры). Три страйка бэттера засчитываются как аут, и команды меняются ролями.