Река Великая

Геннадий молча кивнул и скосил глаза на Матвея.

– Вчера даже керосину плеснул, в сарае отцовский остался. Он только им и приваживал. Може, выветрился, конечно.

– Керосин – это не дело. Всю экологию загубишь, – сумничал Прилуцкий.

– Я же капельку. Рыба – она что попахучей любит.

– Мне один поп знакомый говорил, что ладан использует. Привады, мол, лучше нет. Главное, истереть помельче.

– Да где я его возьму?

– У Власия попроси. Скажи, что для лампадки.

– Для какой лампадки? – Не понял Геннадий.

– Ну, мол, купили, чтобы молитвы дома читать. Это нынче модно.

– С запою он вышел, не видал?

– Ну та‑ак, – майор с нехорошей ухмылкой покрутил рукой воздухе.

Геннадий посмотрел на сына. С выступа на берегу ребенок наклонился над водой и что‑то разглядывал в черной паводковой мути. Ветер с реки ерошил рыжие волосы. Из кармана детской разгрузки торчала шапка, которую Матвей стянул с головы еще по пути на рыбалку, как только изба, откуда их могла видеть мать, осталась за поворотом.

– А чего за сеть взяться решил? Не любил же.

– Да думаю, что в сарае без дела гниет? Дай попробую. Староверы‑то в Ящерах вон по сколько тягают.

– Деньги никак на что понадобились?

– Дашку в университет собираем. Вдруг повезет, так Андрюха на продажу в город свезет. Всё не лишнее.

– В университет? Недешево это. – Майор потянулся к фляжке на поясе. Когда он сделал глоток, лицо у него стало такое, как будто вместо четырехзвездочного коньяка ему кто‑то влил тайком во флягу местного самогону.

– Ну ты своих двоих как‑то выучил. Оценки хорошие у нее, по математике…

– Не сравнивай, – резко оборвал Прилуцкий, непонятно что имевший в виду. – Всё спросить забываю, вы с Машкой теленка почем сдали?

– Тише ты, – Геннадий прижал палец к губам.

– А что, не сказали ему?

– Сказали, что в стадо продали. День ревел. До сих пор спрашивает, когда навестить поедем.

– Это не дело: мужика растишь. Я своим двоим с детства говорил…

За спиной раздался шлепок тела о воду.

– Ершонок!

Отец бросился к кочке, на которой только что стоял сын, упал на колени, поймал рукой петлю на спине его жилетки и привычным движением выволок ребенка на берег.

Матюха не кашлял, хлебнуть воды не успел. Майор присел на корточки вместе с Геннадием и глядел на его сына. Мокрые, волосы у Матвея казались еще рыжее, с жилетки и штанов стекала вода.

– Ну что, крупный бобер?

Глупая шутка Прилуцкого стала последней каплей. Целых несколько секунд Матвей пытался держать лицо, но теперь зашелся громким душераздирающим плачем.

 

– Кш! Кш! Кш!

Над брагой с противным писком вертелась белая моль. Сколько ни пытался отец Власий отогнать насекомое, оно уворачивалось и всё плясало в воздухе на том же месте.

– Кш! Кш! Да чтоб тебя!

Очередным взмахом руки он отправил Божью тварь прямиком в кружку, где она, барахтаясь, запищала еще громче. Власий нашел на столе ложку, обратным концом выловил насекомое из жидкости, и тогда только понял, что совершил ошибку, принявши за мотылька крохотного ангелочка.

Благой вестник на столе отплевывался и тряс мокрыми крылышками.

– Ну и вонища! На навозе что ли настаивал?! – Вместо приветствия пронзительно пискнул малыш, так что священник, который склонился к нему, чтоб лучше слышать, отпрянул с испугу.

– Брага как брага: сахар, дрожжи, – чуть смутившись, ответил Власий. – Вы там у себя в раю совсем что ли вина не пьете?

– Вино пьем, а не это пойло злосмрадное! И по рюмочке только, на двунадесятые праздники, – подозрительно быстро поправился он.

– Всё кагор, небось?

– И кагор, и порто, и мадеру. Сам я, правда, больше малагу почитаю.

– Господи помилуй, я про такие и не слыхал! Небось, ваше небесное что‑то?

– Не слыхал, потому что в магазине на ценники дороже ста рублей не смотришь!

Маленький гость спрыгнул с журнального столика на пол и на глазах стал расти в размере. Когда он достиг человеческого роста, священник смог лучше рассмотреть его. На вид ангелок был не то, чтобы стар, но и не мальчик. Полтинник с небольшим Власий дал бы ему по земным меркам. Жгуче‑черные глаза блестели на его некогда красивом, а теперь только лишь благородном лице, как пара итальянских олив, которые Власию случалось едать в прежней своей женатой жизни на праздниках у тестя с тещей, запивая каждую, к их молчаливому неодобрению, целою с горочкой рюмкой водки.

– Не для того явился я, чтоб напитки хмельные с тобой обсуждать!

– А для чего? Небось, весть какую принес?

– Принес, – чрезмерно важным тоном подтвердил ангел. – Передать было велено, что, коли пьянствовать не прекратишь, доведет тебя твой грех до позора, а приход твой – до гибели лютой. Вместе с Малыми Удами и другие деревеньки бесчисленные с лица земли сгинут, и сам град Псков, древний и славный.

– А следом и твердь земная на две половины ако яичная скорлупа расколется, – с надменной усмешкой подхватил Власий. Бедность свою он считал богоугодной, втайне гордился ею и связывал с чистотой души, но слова про недорогие ценники в магазине всё же немного задели его, тем более что кагор, если брать божеский, уже давно стоил под двести.

– Коль ты не внемлешь, Всевышний мне велел доставить тебя к Нему для личной аудиенции, – небожитель старался выговаривать слова четко, но язык у него заплетался: видно, во время купания он успел как следует хлебнуть браги.

– Ну полетели, послушаем. Мне и самому есть, что рассказать Ему. Дай допью только, – священник потянулся к кружке, но не успел взять ее, как ангел крепко схватил его за локоть и потащил к окну. Распахнув свободной рукой фрамугу, он больно ударил своего пленника шпингалетом по лбу.

На дворе ангел на куриный манер отряхнул мокрые крылья, несколько раз взмахнул ими, и вместе с Власием оторвался от земли.