Рябиновая невеста

− Какая‑то весть от отца пришла. Видимо, плохая. Вот она и недовольна с самого утра. Селию полотенцем отстегала ни за что!

− Что за весть? – Олинн ощутила, как под рёбрами шевельнулось нехорошее предчувствие.

− Не знаю. Мать никогда мне говорит. А брат давно вестей не присылал, но наш стивард шепнул, что всё из‑за жары. Дождей всё нет и нет. И туманы придут не скоро в этом году, что‑то там такое выпало в предсказаниях на рунах у эрля*, − вздохнула Фэда. – Боюсь, что и свадьбу могут отодвинуть…

− Ты говорила уже с матерью о свадьбе?

− Ой, нет, что ты! – прошептала Фэда, прикладывая ладонь к губам. – Сейчас к ней лучше не подходить, а то отведаешь не то полотенца − кнута! Вот, смотри, что мне подарил Хельд!

Фэда опасливо оглянулась на мать, которая придирчиво осматривала бочки, и, быстро завернув рукав на запястье, показала Олинн браслет. Тонкое переплетение серебра и золота, и, словно незабудки, по нему рассыпаны голубые капли бирюзы. Очень красивый браслет. Искусная работа и дорогая…

А Олинн сразу же вспомнила ту серебряную звезду, что растаяла на её ладони в избушке Тильды. Узоры на браслете и на том украшении были чем‑то похожи.

− Какой красивый! – прошептала она, чуть дотронувшись до бирюзовых камней. – Такая тонкая работа! Кто мастер?

− Хельд сказал, что этот браслет его отец привёз с юга. А мастера я не знаю.

У Олинн из всех украшений был только серебряный кулон. Ветка каких‑то ягод в овале, и узор из рун по краю. Мягкий металл от времени истёрся, и уже не поймёшь, что там было изображено, да и руны стали почти нечитаемыми. Но, как говорила старая нянька, что в детстве присматривала за ней, с этим кулоном её и привезли в Олруд. А отец однажды, будучи под изрядным хмелем, сказал, что этот кулон принадлежал её матери. Вот поэтому Олинн с ним почти никогда не расставалась. Ещё будучи маленькой, часто забиралась на самую высокую смотровую башню в Олруде и сидела, зажав его в руке и думая о том, кем же была её мать.

− А ты что‑то бледная сегодня и еле ноги волочишь? – спросила Фэда, снова пряча браслет.

− Устала просто. Много дел. Твоя мать спуску не даёт с самого утра.

− А Торвальд где? Ты разве без него вернулась?

− Он… задержался, − отмахнулась от сестры Олинн.

− Пошли сегодня ночью к реке, погадаем? – спросила Фэда. – Хочу знать, как скоро будет свадьба!

− Нет, я сегодня… уеду к Тильде.

− Опять?!

− Она… учит меня лечить, − соврала Олинн и почувствовала, как краснеют уши.

Зачем она так сказала? Ведь решила же, что в избушку больше не вернётся! Но вот прошло полдня, и она снова думает о том, как же там Бьорн? Она ведь его бросила. А вдруг что случится? Вдруг ему станет хуже? Переживает за него, вот лягушка глупая!

И более того, сейчас, сказав сестре, что поедет в избушку, она ничуть не соврала, потому что где‑то в глубине души уже решила, что так и сделает. Поедет ненадолго. Просто проверит. Мало ли, вдруг ему, и правда, хуже стало или надо чего…

Ох, Луноликая! С чего бы это ей переживать о здоровье медведя?!

Когда эйлин Гутхильда её, наконец, отпустила, Олинн поднялась на одну из смотровых башен замка. Сюда, на самую верхотуру, мог забраться обычно только мальчишка−смотрящий, взрослому воину тут не развернуться. Но для Олинн узкая винтовая лестница никогда не была препятствием. И хотя смотровая площадка была больше похожа на корзину, настолько мала, зато выступала над высокими стенами Олруда далеко вперёд, как нос драккара, украшенный головой крылатого змея. И смотрела эта башня на юг.

Олинн встала на самом краю, глядя в далёкую предвечернюю дымку Эль−Хейма. Повсюду, куда не кинь взгляд, бесконечные болота уходят до горизонта. Где‑то там, вдали, за этой дымкой, прячутся горы Ир−нар−Руна, и оттуда в день осеннего равноденствия приходит Бог Олень Великий Охотник и Луноликая Моор−Бар. Оттуда же приходит и беда. Так говорила ей Тильда. Олинн закрыла глаза и втянула ноздрями воздух. Ей бы хоть на капельку побольше чар, чтобы могла она распознать, оттуда ли идёт опасность! Что за дурные вести пришли с юга? Ей так тревожно и неспокойно, что она места себе не находит.

Но сегодня Великая Эль была молчалива. Лишь солнце припекало по‑особенному сильно, не так, как полагается на последнем издыхании лета.

Олинн начертила руну на камне, как делала всегда, обращаясь к Великой Эль, а потом спустилась и пошла за лошадью. Долго стояла, поглаживая её по шее, не решаясь оседлать, потому что внутри боролись противоречивые чувства. С одной стороны, она понимала, что не надо ехать в избушку, что это глупость какая‑то и наваждение. Но, с другой стороны, её забота о монахе – это божественная воля. Не зря же ворон её к нему привёл. Вот сможет он уйти – она его и отпустит.

И вера в божественную волю пересилила здравый смысл.

К избушке она подъезжала осторожно. Спешилась вдалеке и оставила лошадь за нитсшестом. Мало ли, вдруг придётся убегать? И кинжал на поясе поправила. Подходила медленно, бесшумно, стараясь ступать лишь на мягкий мох, и не сводила глаз с закрытой двери. Было тихо, солнце уже скрылось за ольховой рощицей, и лишь редкие косые лучи пробивались сквозь нижние ветви.

Пока шла, решила, что просто проверит монаха и сразу вернётся назад в замок. Если он очнулся, то она оставит ему еду, скажет, что дальше уж он сам, и уедет. Вдохнула поглубже, успокаивая дыхание, и замерла перед дверью, но даже открыть её не успела, как услышала:

− Входи, не топчись там. Я узнал твои шаги, экономка из Олруда.

Узнал шаги?!

И, может быть, стоило всё‑таки убежать, но Олинн подумала, что это будет глупо. Не такая уж она и трусиха… наверное, раз уж явилась сюда. Хотя, надо признать, что войти в избушку она собирается скорее по глупости, а не от храбрости.

Она толкнула дверь, заглянула внутрь и застыла на пороге, сделав вид, что привыкает к темноте комнаты. Монах сидел на лежанке и сегодня выглядел вполне мирно. Олинн выдохнула, осторожно вошла и остановилась, даже немного растерявшись, потому что Бьорн смотрел на неё так, будто это он был хозяином избушки, и с его милостивого разрешения она оказалась здесь. То, как он сидел, прислонившись к бревенчатой стене затылком, как указал рукой, приглашая её пройти, всё это выглядело так странно, что Олинн подумала: он и Тильду так будет приглашать в её собственный дом?

Хотя… Сейчас, когда она его рассмотрела получше, то подумала, что эта избушка ему под стать. Он такой же косматый и бородатый, как лесной человек Яг Морт. Рубаха Торвальда на нём едва сходится, сразу понятно – с чужого плеча. Из рукавов торчат запястья, и штаны коротковаты, не закрывают даже голые щиколотки.

Бьорн сидел босой, скрестив ноги, и на плечи натянул свой тесный страшный кожушок. Ни дать ни взять медведь! Да ещё торквес этот, как ошейник…

С одной стороны, выглядел он, конечно, смешно, но смеяться над ним Олинн и в голову бы не пришло, уж больно свирепым показался его взгляд.