Рябиновая невеста

Она отошла к очагу, опустилась на лавку, на всякий случай поближе к кочерге, и подумала, что вот это уж точно глупо, рассказывать ему о жизни в Олруде. Не настолько он болен, чтобы она его развлекала, но… Она представила, как это − ничего о себе не помнить? И то самое сочувствие, которое так мешало ей жить, и в этот раз сыграло с ней злую шутку, заставив уступить его просьбе.

Олинн начала свой рассказ неспешно, но потом увлеклась и не заметила, как долго говорила. Бьорн иногда задавал вопросы и даже отвар её допил, и, надеясь, что он скоро уснёт, она продолжала говорить обо всём подряд. Попутно разожгла очаг, разогрела еду и налила ему похлёбки. Он съел всё и даже скупо поблагодарил. А когда Олинн посмотрела в окно, то там была уже полная темнота.

− Ох, я тут с тобой заболталась! А мне в замок пора, − всплеснула она руками, спохватившись.

− В замок? – спросил Бьорн с сомнением. – Ночью? Ты что, хочешь упасть с лошади и утонуть в болоте? Оставайся до утра. Места здесь хватит.

От этого внезапного предложения Олинн смутилась и почувствовала, как даже уши у неё покраснели.

Пока Бьорн был в беспамятстве, оставаться с ним в избушке ей казалось совершенно нормальным. Но теперь, когда он пришёл в себя, это выглядело совсем иначе. Она незамужняя девица, а он всё‑таки мужчина. И не всё‑таки, а  самый что ни на есть, пусть и больной. Да и не такой уж и больной, вполне себе в сознании. И если бы он выглядел как‑то… иначе…

Именно то, как он выглядел, смущало Олинн и пугало больше всего. Его огромные руки, и этот взгляд, и воспоминания о том поцелуе, которым он прижался к её ладони прошлой ночью. Пожалуй, даже именно этот поцелуй, ощущение его губ на коже, тот жар в крови, и то женское имя, которое он произносил с такой тоской, заставляли Олинн смущаться. То, что он шептал вчера, приняв её за какую‑то другую женщину, почему‑то не отпускало, заставляло воспоминания возвращать те ощущения и будоражило кровь. Никогда она не слышала от мужчин такой страсти в голосе, такого исступления. И сейчас, даже в этих коротких штанах, босиком и в свалявшемся кожушке, Бьорн всё равно выглядел очень… опасным? Да… Было в его взгляде что‑то, пугавшее Олинн до дрожи в пальцах. Но было и ещё что‑то, не дававшее просто так встать и уйти.

И внутри, словно огромный вихрь, кружились обрывки предчувствий. Мелькали, словно тени, заставляя прислушиваться и смотреть на этого косматого незнакомца, разглядывать его исподтишка и пытаться понять, что же ей хочет сказать Великая Эль? Зачем он здесь? И кто он? Зачем судьба свела её с ним?

Но, как Олинн ни старалась, она не могла удержать ни одно из этих предчувствий и не могла понять, в чём же кроется опасность.

− Упасть с лошади? Скажешь тоже! С чего бы мне падать с лошади? – ответила она с вызовом, пряча за насмешкой всё своё смущение и страх. – Я эти болота знаю, как свои пять пальцев!

− А волки? Не боишься волков, храбрая пичужка?

− Волки меня не тронут!

− Это, смотря какие волки, − произнёс Бьорн как‑то двусмысленно. – Но дело твоё, не думал, что ты так сильно меня боишься.

− Да не боюсь я тебя! Просто…

− А то могли бы завтра вместе в Олруд пойти, я же дороги не знаю, − он отвёл взгляд, взял свой башмак, что валялся возле лежанки, и стал внимательно его осматривать.

Ехать ночью по болотам, конечно, было не самым приятным занятием. Но и остаться здесь тоже не лучший вариант… А завтра должен вернуться Торвальд… Будет потом смотреть на неё косо, когда узнает, что больной не такой уж и больной и расхаживал тут по ручью голышом! А Бьорн−‑то уж точно не смолчит, скажет что‑нибудь этакое! Вон как над ней подсмеивается!

− Пойду лошадь проверю, − буркнула Олинн уклончиво и вышла наружу.

Ночь была тёмная. Сребролуние уже близко, так что луна встанет поздно, где‑то за полночь. А сейчас было так темно, хоть глаз коли. И тихо…

Олинн только сейчас поняла, что тишина стоит какая‑то особенная, тяжёлая. Не слышно разноголосых марейнских лягушек, и филин молчит. Нет ветра и шелеста листьев, и даже рыба в реке не плещется. Лишь вода журчит, перекатываясь по камням. Воздух застыл, как перед грозой, только небо сейчас было ясным и усыпанным тысячами звёзд.

Холодок пробежал по спине, а следом нехорошее предчувствие подкатило к горлу и защипало в носу, будто заставляло вернуться. Но Олинн взяла палку и фонарь со свечой и пошла туда, где оставила лошадь, думая по дороге, что же ей делать: уехать или остаться?

Первый утробный вой она услышала, когда огибала большие камни, что отделяли подворье вёльвы от речушки.

Волк…

Где‑то совсем близко и воет так надрывно, страшно. До мурашек по коже…

Странно это, в такую пору, как конец лета, волки должны быть ещё далеко на севере, а не здесь у болот.

Олинн остановилась и замерла, вслушиваясь в протяжное завывание, которое топи вернули утробным многоголосым эхом, каким иногда откликаются великие болота Эль. Она подняла фонарь повыше, сама не зная, зачем, будто хотела что‑то разглядеть в этой густой черничной тьме. Но скудный свет свечи, размазанный слюдяными стеклышками, лишь вырвал из темноты ольховую ветвь перед глазами.

Вслед за жутким воем  послышалось испуганное ржание лошади. Олинн заторопилась, понимая, что если волки близко, то наверняка напугают её Ивку. И, словно в подтверждение её мыслей, за первым протяжным воем послышался второй, он прозвучал гораздо ближе и показался даже более зловещим. Точно не волк воет, а какой‑то более могучий зверь. Из темноты донеслось истошное лошадиное ржание, и, не помня себя, Олинн бросилась вперёд. Но лишь успела увидеть, как Ивка взвилась на дыбы прямо перед ней и сорвалась куда‑то, не разбирая дороги.

− Ивка! Ивка! Стой! Да стой же ты! – Олинн кричала ей вслед, но это было бесполезно.

Испуганное животное скрылось в темноте, и, точно преследуя его, голос подал третий волк, а за ним четвёртый и пятый, и ничего похожего раньше Олинн слышать не приходилось. Она застыла на мгновенье, вслушиваясь в этот зловещий хор и понимая, что её Ивка, скорее всего, сгинула без следа. И, осознав, что если она будет стоять тут, как каменный идол, то попадёт прямиком в лапы жутких чудовищ, Олинн без оглядки бросилась обратно в избушку. Отшвырнула палку и фонарь и бежала изо всех сил, а волчий вой всё нарастал, перекликаясь в темноте и сужая кольцо где‑то там, вокруг невидимой жертвы.

Но едва завернув за камни,  Олинн со всего размаху налетела на Бьорна и врезалась ему в грудь, будто ударилась о скалу. От неожиданности и страха она заверещала, как пойманная белка.

− Т−с−с! – зашипел он, сгрёб её одной рукой, прижал к себе и потащил в избушку с силой, которую она никак не ожидала от его израненного тела.

− Пусти меня! Пусти! – от испуга Олинн вцепилась зубами ему в руку, и когда они были уже на пороге, кажется, прокусила её, до крови.