Сокрушенная империя

Нужно быть очень хорошим человеком, чтобы с добротой относиться к сраному убийце.

Я настолько потерян, что едва слышу свой собственный голос, но, думаю, она меня поняла, поскольку одаривает еще одной улыбкой, прежде чем направиться к двери.

– Через час у меня встреча с твоим адвокатом, – сообщает отец, когда она уходит.

Это… странно.

– Разве не ты мой адвокат?

Он качает головой.

– Нет. Это будет конфликт интересов, а я не хочу, чтобы у них было еще что‑то, что можно использовать против нас. – Отец порывисто выдыхает. – Я собираюсь сделать все возможное, поцеловать каждую задницу, которую придется, чтобы мы смогли выйти на сделку.

У меня в груди все сжимается.

Я не заслуживаю никакой сделки.

– Пап…

– Но, – перебивает он, и тон снова становится серьезным, – мне нужна от тебя полезная информация.

– Какая?

Его глаза находят двух полицейских в противоположном углу палаты.

– Можно нам минуту наедине? – Увидев, что они готовы начать спорить, отец добавляет: – Обещаю, если вы дадите мне две минуты, я вытащу из него правду.

Какую правду? Он и так уже все знает.

– Две минуты, – соглашается один из них, а затем они уходят.

– Что…

– Чьи наркотики ты продавал?

Нет уж, я не стукач.

– Свои.

Отцу такой ответ не нравится.

– Чушь. Мой друг в участке сказал, что на всех пакетиках, которые нашли в твоей машине, была особая отметка. Штамп, который ставит один наркобарон. Они уже несколько лет пытаются на него выйти.

Мне хочется засмеяться, ведь Локи никакой не наркобарон – по крайней мере, пока, – но я включаю мозги и сдерживаю себя.

В глазах отца вспыхивает разочарование.

– Знаешь, я надеялся, что ты хоть раз скажешь мне правду.

Учитывая недавнее открытие отца, – что я трахал его жену, – это недоверие вполне оправданно. Но я не успеваю задуматься об этом, потому что он хватает мой палец. Я пытаюсь отдернуть руку, но на мне все еще надеты наручники.

– Какого хрена…

Он прикладывает мой палец к кнопке на разбитом экране телефона.

– Твою мать, пап, хватит, – выплевываю я, пока он копается в моем мобильном в поисках информации.

Локи пока, может, и не наркобарон, но он без колебаний пришлет кого‑нибудь пристрелить мою задницу за то, что я сдал его копам. Но… тут все честно.

Око за око.

Папа радостно поднимает мой телефон.

– Узнал все, что нужно. Спасибо за сотрудничество. – Он уверенно идет к двери. – Можешь злиться сколько угодно, Оук, но я сделаю все, чтобы ты не сгнил в тюремной камере.

Сгнить в тюремной камере – это как раз то, чего я заслуживаю.

 

* * *

 

В животе все переворачивается, когда я направляюсь к залу суда. Словно почувствовав мой страх, отец говорит:

– Не волнуйся. Мы заключили чертовски хорошую сделку, сдав Локи.

Забавно… потому что я не помню, чтобы сдавал кого‑то или заключал какую‑то сделку.

– Причинение смерти по неосторожности в состоянии алкогольного опьянения, – шепчу я, повторяя то, что он сказал мне утром. Отец подключил связи и сделал так, чтобы мое заседание прошло сегодня.

– Именно. Было сложно, но… – отец указывает на моего адвоката, – мы уговорили их признать это мелким правонарушением.

Адвокат хлопает меня по спине.

– Тебя ждет домашний арест на полгода… максимум.

Как и любого другого богатенького белого ребенка со связями.

Отец усмехается.

– Ты переживешь. Время пролетит незаметно.

Господи Иисусе.

Неудивительно, что родители Хейли просто убиты горем. Мало того, что я убил их дочь, – а еще отправил свою любимую девушку в кому, после которой она потеряла память, – я еще и выйду сухим из воды.

В горле застревает ком, когда мы заходим в зал суда.

Это несправедливо.

– Всем встать перед достопочтенной судьей Дженнет.

Все тело напрягается, на меня накатывает тошнота, когда адвокат начинает свою речь.

Ей исполнилось двадцать один в мае. Я этого никогда не пойму, но она любила слушать Джастина Бибера на полной громкости и каждое утро выпивала на завтрак Ред Булл без сахара. Она обожала картошку фри, но редко ее ела, ведь от нее толстеет задница… что чушь на самом деле.

Воротник рубашки впивается в шею.

Она сказала, что любит меня во время ужина в Суши‑Суши, когда мы праздновали полгода отношений.

А я ничего не ответил… поскольку не чувствовал того же. Но я хотел, чтобы она нашла кого‑то, кто почувствует. Теперь этого не случится.

Ведь она мертва.

Пока я стою здесь, в суде… и две минуты отделяют меня от свободы.

Подняв голову, я вижу родителей Хейли. Они забились в дальний угол на противоположной стороне зала, держась друг за друга так, словно они единственное, что у них осталось.

Потому что так и есть.

Ее отец изо всех сил старается не заплакать, а мать тихо всхлипывает, прижав к губам салфетку.

Хейли никогда не закончит колледж и не станет ветеринаром, как мечтала.

Ее мама никогда не будет планировать свадьбу вместе с дочерью.