Сокрытые

Больше всего мне хотелось побыть одной, хорошенько обдумать и записать произошедшее, но Рив не торопился отпускать меня.

– Идем вместе, – сказал он тоном, не терпящим возражений. – Не хватает еще искать тебя по больницам!

Он оглянулся в поисках кого‑нибудь из официантов, но все они обслуживали другие столики.

– Побудь здесь, – попросил Рив. – Я же могу оставить тебя на пару минут, правда?

– Конечно. – Мне удалось выдавить из себя подобие улыбки. – Куда же я денусь?

Когда Рив ушел, я надела пальто и тяжело опустилась на стул, стараясь собраться с мыслями. Мне это привиделось или такое в самом деле возможно? Однажды газета отправила меня брать комментарий у человека, который утверждал, что умеет видеть ауру. Я тогда планировала провести с ним не больше десяти минут, но в итоге прослушала целую лекцию. Сначала он с упоением рассказывал о себе и о своем искусстве, а потом принялся восторгаться цветом моей ауры – ярко‑золотистым, перемешанным с синим. Мой собеседник вел себя очень странно: то впадал в исступление, вопил и тряс руками перед лицом, то еле слышно бормотал, забившись в угол комнаты, поэтому я решила не поддаваться на его попытки прославиться за счет газеты и ни на секунду ему не поверила. Вот бы снова встретиться с ним: теперь‑то я смогу придумать вопросы получше и моментально выведу лжеца на чистую воду. Но если допустить, что тот человек говорил правду, то все бесполезно: наш опыт слишком различается. Сверкающие нити не давали покоя, и, сидя на своем стуле, я тихо застонала от желания снова увидеть, снова почувствовать их.

Рив тронул меня за плечо и подал руку, помогая подняться. Мы вышли из паба и не спеша направились к моему дому, благо идти предстояло недалеко. Свежий октябрьский ветер дул нам в лицо; я чувствовала, как он лохматит волосы и, забираясь под расстегнутое пальто, треплет легкую ткань платья. Казалось, прошла от силы пара‑тройка часов с момента, когда я вышла из дома, но, судя по тому, что кроме нас на улице почти никого не было, наступила глубокая ночь. Тишину нарушал только стук моих каблуков по асфальту да шум редких автомобилей, проезжающих мимо. Очередной порыв ветра подхватил с земли опавшие листья и, кружа, понес их вдоль дороги, раскидывая в стороны, словно маленький ребенок игрушки. Я глубоко вдыхала прохладный воздух, радуясь про себя, что этот странный день заканчивается, а Рив поддерживал меня под локоть, думая о своем. Мы больше не ссорились. Надолго ли?

– С Колманом пока ничего не решено, – внезапно произнес Рив. – Его деньги могут сильно помочь, но лично ему я не доверяю.

– Почему? – спросила я с напускным равнодушием и для убедительности пожала плечами.

– А все слишком гладко получается, – начал объяснять Рив после небольшой паузы. – Есть один проект. Пока не могу тебе всего рассказать, но инвесторов ищу давно. Макс сам вышел на меня. Он очень заинтересовался идеей, расспрашивал о том о сем, вникал в планы… Мы договорились встретиться за ужином, и он привел туда своего делового партнера Веро́нику, ты видела ее в ресторане. Они сходу начали расписывать мне шикарное будущее, трясли контрактом. Это и смущает. Ну не верю я в такие смелые прогнозы! Когда люди обещают золотые горы и просят не волноваться, значит, жди подвоха. Поэтому я пригласил их к нам сегодня пообщаться в неформальной обстановке, понимаешь?

– А зачем они вообще нужны? Разве дела идут плохо? – спросила я.

– Нет, за газету можно не беспокоиться. Но что ты думаешь про Колмана, когда не злишься на его вранье?

Я не верила в удачу и полностью разделяла подозрения насчет излишнего энтузиазма в делах. Оскорбленная женщина внутри рвалась в красках описать, насколько отвратителен наш потенциальный инвестор, но в ее суждениях так и не появилось ни капли объективности. К тому же вопрос мне был задан скорее риторический, поскольку Беккер привык разбираться с проблемами самостоятельно, а не слепо следовать чужим советам. Но уж если сомневался он, самый решительный человек среди моих знакомых, значит, дело дрянь.

– Знаешь, – медленно начала я рассказывать о том, в чем немного разбиралась, – идея «Темноты» не пришла ко мне в один момент. Сначала замысел должен родиться где‑то в подсознании, совсем неуловимый, легкая, почти прозрачная дымка, ты даже не заметишь ее.

Рив усмехнулся, но промолчал.

– Потом, – продолжила я, – в голове будто бы случайно мелькнет короткая мысль, но не успеешь ее обдумать – раз, и она исчезает. Возможно, со временем она возникнет снова, даже застрянет колом в мозгу, но только если ты за нее ухватишься, если начнешь развивать, добавлять детали, раскрашивать во все цвета радуги, она выльется во что‑нибудь стоящее. Или не выльется, тут уж как постараешься. Представь себе цветок: сначала ты должен посадить семечко, поливать его, дать ему время прорасти, а потом увидишь маленький побег. Тут тебе понадобится еще сильнее сконцентрироваться и тщательно заботиться о нем, иначе он погибнет. И если ты все сделаешь правильно, твой побег окрепнет, подрастет, даст листья, бутоны, которые в конце концов, когда придет их время, развернут лепестки и раскроются своей красотой в награду за труды. Это относится не только к цветам: любая идея, любое решение должно подрасти, созреть или окончательно умереть. Все, созданное человеком, прошло долгий путь. Даже эта дорога и автомобили на ней, здания вокруг, тротуары, фонари, – они ведь тоже когда‑то были маленькими идеями, которые сумели выжить в чьей‑то голове.

Рив не ответил, лишь крепче прижал к себе мой локоть, тщетно стараясь подстроить широкие шаги под неудобную для него женскую походку. Он сосредоточенно глядел вдаль, а там, за перекрестком уже показалось начало Подвижной улицы. Едва мы приблизились к ней, тучи уронили на Лардберг тяжелые капли, вынудив усталых пешеходов поторапливаться, но никому не оставив достаточно времени, чтобы добраться домой сухим. Дождь усиливался слишком быстро, подхваченные ветром струи нещадно захлестали по городу, очищая его от грязи, сбивая с деревьев мелкие скользкие ветви и стареющую листву прямо на головы бегущим. Подняв до колен подол платья, я тоже помчалась вперед, зачерпывая туфлями холодную воду, рекой текущую по асфальту. Рив рванул за мной, догнал в мгновение ока и тут же провалился одной ногой в какую‑то незаметную, но глубокую яму, едва не потеряв ботинок. Тогда мы признали поражение, оставили попытки обогнать потоп, а спрятавшись наконец под козырьком нужного подъезда, оба, не сговариваясь, завопили прямо в стену дождя, перекрикивая друг друга, приветствуя стихию, поклоняясь ее мощи в первобытном экстазе людей, встретивших силу, которую потом они назовут своим богом. Мы радовались ливню горячо, бесстыдно, будто долгие годы провели в пустыне, хотя внешне представляли довольно жалкое зрелище. Верхняя одежда промокла насквозь, обувь громко хлюпала, намекая, что готова вот‑вот развалиться, и это вызывало у нас приступы безудержного хохота.

Внезапно посерьезнев, Рив наклонился ко мне и сказал:

– Я даю один месяц, всего один, но ты вырастишь свою идею. Я не буду беспокоить тебя работой, с завтрашнего дня оформим оплачиваемый отпуск. Ровно через месяц ты придешь ко мне и покажешь наброски новой книги. Пусть это будет несколько глав, отдельные диалоги, хотя бы простой план, но ты их принесешь. Иначе можешь считать себя уволенной.

Я не поверила в угрозу, но для Рива самолично предлагать кому‑то отпуск было сродни жертвоприношению – исключительной мерой во имя чего‑то большего, и от благодарности он ожидаемо отмахнулся.

– Это не от доброты душевной, не надейся. Пообещай, что именно я буду представлять твои интересы в издательстве. Поверь, я справлюсь. Не хочу стоять в стороне, пока ты работаешь с кем‑нибудь другим.

Зачем‑то он дотронулся до моей щеки, заставив смутиться и опустить глаза.