Сокрытые

Я зажмурилась, прижав к лицу ладони. Видение тускнело и растворялось несколько долгих минут, а может быть, прошла всего лишь пара секунд, я не отдавала себе отчета, сколько времени это длилось. Мир постепенно возвращался ко мне, послышался визг тормозов, и машина остановилась. Я открыла глаза; через лобовое стекло виднелась ничем не примечательная темная улочка, каких множество в любом крупном городе. Незнакомец молча сидел рядом, вцепившись в руль, уставившись в одну точку.

– Кто ты такой? – почти беззвучно снова спросила я. Голос не слушался от перенапряжения.

– Отлично, – встрепенулся мой спутник, будто проснувшись, – мы перешли на ты. Признаться, я думал, это займет больше времени. Выходим.

Мы вылезли из машины, и он повел меня мимо закрытого на ночь отделения почты, мимо аптеки с мигающим красным крестом над входом, мимо супермаркета, в витрине которого лежали огромные ярко‑оранжевые тыквы, – традиционный продукт сезона – а внутри бродили последние покупатели. Хорошо бы вломиться в супермаркет, подумала я, закричать, что меня преследуют, но не сделала даже попытки реализовать план. Отчего‑то я не смела поступить так с этим человеком. В нем чувствовалась мягкость и вместе с тем непреклонная решимость – он полностью владел ситуацией, не демонстрируя превосходства. Неожиданно он резко выбросил руку прямо передо мной, останавливая, немного отстраняя, и указал на опасный провал в асфальте. Сигнальная лента оторвалась почти ото всех столбиков ограждения и, вися на последнем, плескалась на ветру как длинный красно‑белый флаг. Обогнув яму по проезжей части, мы приблизились к шумному, но не менее темному перекрестку, и я с большим облегчением узнала широкий перпендикуляр Центрального бульвара, на противоположной стороне которого торчал Гнилой зуб, загораживающий Каменный переулок мрачными стенами.

Идти по мостовой к дому Фабриса сделалось легко и обыкновенно, несмотря на поздний час. Редкие фонари высвечивали фрагменты переулка, и я замедляла шаг то тут, то там, не обращая внимания на смешки моего провожатого. Ощущение того, что я здесь гость, пропало, хотя все вокруг сильно изменилось. Тонкое деревце вчера цвело – сегодня лепестки устилали землю; утыканная мелкими ростками клумба успела распуститься и вовсю благоухала, а ветви яблонь нагнулись к земле под тяжестью спелых плодов. Через открытое в соседнем доме окно виднелась часть обстановки, лилась музыка, но не успела я спросить, кто живет там, музыка смолкла, и пожилая женщина в зеленом платье показалась на крыльце. Она напевала, неторопливо спускаясь по ступенькам, но, заметив нас, ахнула и, покачав головой, засеменила обратно.

Над входной дверью последнего дома сиял кованый фонарик. Цветные стекла разбрасывали яркие пятна по дощатому полу веранды, попадая и на кресло‑качалку, а вот цветочные горшки старик убрал; наверно, ночи теперь слишком холодные, чтобы держать растения на улице. Мой загадочный спутник жестом предложил зайти внутрь, пропуская вперед. В прихожей он помог снять пальто, аккуратно повесил его на вешалку, смущенно улыбаясь, забрал свой шарф, а затем проводил меня в гостиную, усадил на диван под большой картой и тут же резко отстранился, позвал:

– Фабрис, спускайся, погляди, кого я привез!

Хлопнула входная дверь; в комнате появилась соседка в зеленом платье. Она принесла корзину, накрытую полотенцем.

– Фабрис! – снова раздался нетерпеливый крик.

– Ах, не шуми, Альберт, – шикнула женщина. – Ты же сам видишь: девочке плохо. Вот, – она протянула ему свою ношу, – вскипяти лучше воды да завари для гостьи ромашку. Фрукты тоже нарежь, я не успела!

Как только тот вышел из комнаты, соседка присела на диван и легко похлопала меня по руке.

– Не волнуйся, дорогая. Скорее всего, у тебя очень болит голова, но это пройдет. Когда я по‑настоящему осознала свои возможности, – она хитро подмигнула мне, – думала умру в ту же секунду от страха. Но ничего, до сих пор жива.

Я смотрела на нее во все глаза, не понимая, о чем речь. По внешнему виду трудно было определить возраст, но манерами, гордым выражением лица и все еще идеальной осанкой женщина производила впечатление знатной дамы с какого‑нибудь портрета, выставленного в картинной галерее. Невысокая, полная, она вся излучала спокойствие и казалась абсолютно довольной жизнью. Белый кружевной воротничок платья открывал крепкую шею, подвернутые рукава – широкие запястья, а из‑под длинной плиссированной юбки выглядывали золотистые туфли с ремешком вокруг щиколотки. Седые волосы она собрала в высокий тугой пучок; над широко посаженными карими глазами изгибались тонко выщипанные, подкрашенные карандашом брови; зеленые, в цвет платья, тени покрывали веки, а розовая помада – губы. Крупный жемчуг в ушах, жемчужная брошь на груди и кольца почти на каждом пальце только подчеркивали великолепие образа.

– Мое имя Адилин, – с достоинством представилась дама.

– Марта, – пробормотала я в ответ.

Ее приятель вернулся, принес большой поднос, нагруженный чашками, чайником с длинным носиком, вазочкой с печеньем и тарелкой с фруктами, поставил все на кофейный столик и подкатил поближе к дивану. Он успел снять пальто и предстал перед нами в идеально отутюженной белой рубашке с расстегнутым верхними пуговицами и черных брюках. Очки он тоже снял и похоже прекрасно обходился без них, но по‑прежнему старался не встречаться со мной глазами, поэтому пожелал приятного аппетита, а сам развалился в кресле под портретом, потирая подбородок тонкими пальцами.

Адилин разливала чай, когда в комнату вошел Фабрис, тепло улыбаясь мне, как старой знакомой.

– Простите, Марта, что заставил ждать, – извинился он. – Я уже немолод и частенько ложусь рано, поэтому нужно было одеться, когда вы приехали. Насколько я понимаю, сегодня вам пришлось особенно тяжело?

Фабрис пододвинул к дивану кресло, взял чашку и сел, вопросительно глядя на меня.

– Ну да, тяжело, – призналась я. – Вы действительно разбираетесь в этом и можете помочь?

– Можем, но для начала нужно узнать, с чем имеем дело. Что же необычного с вами приключилось за то короткое время, пока я не имел удовольствия вас видеть?

Я уставилась в чашку. Воспоминания о нитях, таких манящих позавчера, когда они тянулись от Рива, и таких отвратительных сегодня, когда они набросились на меня разом, смешивались в голове. Как бы я хотела назвать их фантазией, плодом не на шутку разыгравшегося воображения! Но внутреннее чутье подсказывало: все правда, а в этой комнате сидят единственные люди, способные понять мое состояние, а может быть, даже научить с этим жить.

– Еще пару дней назад я увидела, как от одного человека начали исходить потоки. Я называю их так, не могу подобрать слово точнее. – Выразить мысль получалось плохо, но все внимательно слушали, а Адилин, подбадривая, снова похлопала меня по руке. – Того человека окутало яркое свечение, и оно растекалось в разные стороны. Понимаете, оно постоянно лилось, словно вода из крана. И эти струи тянулись ко мне; казалось, я могу вместить, впитать их в себя, поэтому прикоснулась к ним. И знаете, они не цельные, а состоят из множества каких‑то нитей. Я рассматривала каждую, перебирала по очереди, но все равно не разобралась, что они из себя представляют. Хотела вытащить одну, но ничего не получилось. Вы понимаете?

– Мы‑то понимаем, – тихо сказала Адилин.

– Сегодня видения повторились с другим человеком, и его нити были совсем не красивые. Они очень напугали меня. А потом это случилось с другими, со многими людьми разом, их потоки буквально напали на меня, чуть не разорвали на части. Я не знаю, что делать, не умею защищаться.