Сокрытые

Беккеру понравилась моя манера изложения материала, поэтому, не откладывая в долгий ящик, он перезвонил и предложил место, но предупредил: работать на него сложно, и если я не желаю развиваться как журналист, то попрощаемся мы еще быстрее. Я рассмеялась и охотно согласилась на его условия. Энергии было хоть отбавляй: прежде всего, я жаждала признания, а кроме того, безумно влюбилась в своего шефа с первого взгляда. Я порхала по редакции, словно у меня выросли крылья, представляя будущее, полное романтики и славы, однако неделю спустя парочка репортеров поделилась слухами о насыщенной личной жизни главного редактора да посоветовала не слишком надрываться, ведь безотказных Рив моментально по уши заваливает поручениями. В тот день я узнала, что любить начальника – дурная затея, а мой энтузиазм заметно поутих. Остальное довершил вспыльчивый характер Рива Беккера, который настойчиво помогал умирать неуместным чувствам. Когда Рив бывал недоволен результатом, то критиковал жестко, не стесняясь в выражениях, и не раз я покидала его кабинет со слезами на глазах. «Опять разобиделась? – спрашивал он потом вместо извинений за свою грубость. – Но иначе ты не научишься! Поверь, никто не будет работать хорошо, если его гладить по голове да уговаривать постараться. Вот, посмотри сама, текст получился в разы лучше, чем та ерунда из твоего черновика. Видишь разницу? Колоссальная! А ты всего‑то приложила чуть больше усилий и разобралась в проблеме. Разве это трудно сделать без моих напоминаний?» Да, поначалу трудности преследовали меня, желание уволиться из газеты возникало от одной сердитой команды Беккера: «Переделать немедленно!», но успокоившись, я наблюдала за ним, пыталась понять ход рассуждений, предугадать замечания. С этим человеком я могла получить бесценный опыт, поэтому, стиснув зубы, выслушивала язвительные комментарии, молча кивала, громко соглашалась, когда он того требовал, и убеждалась в очевидном: мне до него расти и расти.

Рив действительно нагружал меня все больше, но он же выступал в роли последовательного, пусть и не всегда терпеливого, учителя. Через три года именно он предложил мне попробовать писать еще и под псевдонимом. Точнее, не предложил – приказал. «Я не хочу постоянно печатать Марту Кержес, – объяснил главный редактор, возбужденно барабаня пальцами по столу. – Безусловно, ты добилась некоторого успеха и читателям нравишься, они узнают твой стиль, но как автор ты застряла в одной точке, строчишь по шаблону. Хватит, пора идти вперед. Представь себя совсем другим человеком, с другим характером, внешностью, привычками. У тебя другой образ жизни, другие задачи и цели. Представила? Тогда покажи мне, кто ты! Давай‑ка, шевелись, начинай прямо сейчас! Вот мы с тобой встретились, я тоже не знаю тебя, впервые вижу, и у меня уже есть Кержес! Ну и чем ты лучше нее или лучше всех тех журналистов, которые хотят попасть к нам? Удиви меня, заставь снова нанять именно тебя!»

Если Рива захватывала идея, он отдавался ей целиком и начинал кричать, не заботясь о том, что сотрудники редакции слышат каждое слово через тонкие стены кабинета. Мне не оставалось ничего иного, кроме как под сочувственные шуточки коллег сесть за рабочий стол и создать себе новую личность. После долгих размышлений появился Марк Риверс, суровый интеллектуал, критически настроенный ко всему; его имя, сложенное из букв наших с Беккером имен, сначала выглядело обычной шуткой, попыткой уколоть шефа за дурацкое задание, но уже через три недели я подписала так свою статью. Эксперимент удался, читатели Риверса приняли, и вскоре он окончательно заменил на страницах газеты молодую журналистку Марту Кержес. Мне так работать было даже проще.

По выходным я любила запираться в квартире, сочиняя рассказы, но это пришлось бросить, едва в голове зародился сюжет для полноценного романа. Я стала одержимо писать днями и ночами, будто кто‑то того и гляди отнимет все мысли, жалела каждую минуту, потраченную впустую на обед, дорогу или сон, а когда упомянула об этом в разговоре с Ривом, он с каким‑то неожиданным облегчением хлопнул себя по лбу и захохотал, но, отсмеявшись, горячо поддержал мою идею. Скорее всего, именно тогда он окончательно понял, что я чего‑то да стою, начал вести себя тактичнее, сдержаннее выражать эмоции, а потом и вовсе взял меня под опеку. «Нужно беречь юный талант!» – провозглашал он, если я допоздна засиживалась за компьютером в редакции, и отвозил меня домой отсыпаться. Доброта не пропадала даром: я выкладывалась на все сто процентов, выполняя долг перед газетой. Так мы с Беккером преодолели основные разногласия, прониклись уважением друг к другу и даже сумели подружиться. Нас объединял страшный недуг: мы оба безнадежно помешались на печатном слове. Это было наше божество и проклятие; к нему мы взывали, его осуждали, но жить без него не могли.

Даже сейчас, работая по очередному заданию редакции, я улыбалась, вспоминая праздник в честь выхода моего романа. Беккер взял всю организацию в свои руки, а мне поручил веселиться и ни о чем не беспокоиться. Не знаю, чувствовала ли я себя хоть раз счастливее, чем в тот день, когда подписывала незнакомым людям экземпляры книги, принимала поздравления, отвечала на вопросы читателей. Кто‑то постоянно обнимал и фотографировал меня, а еще мы пили шампанское, так много шампанского, что ближе к ночи Риву пришлось крепко взять меня под локоть и в очередной раз доставить домой. Когда я очнулась, уже перевалило за полдень; на тумбочке около кровати я нашла стакан воды и таблетку от головной боли, заботливо оставленные моим вчерашним рыцарем, а на подушке лежал листок бумаги, исписанный его размашистым почерком: «Ты мой любимый автор, Марта, и достойна быть знаменитой! Если снова начнешь сомневаться, знай, я всегда буду в тебя верить. Без вариантов».

У меня не было ни малейшего представления о том, что я успела разболтать ему под действием алкоголя. Кажется, назвала его чем‑то вроде родной занозы в заднице, а он долго над этим смеялся, сочтя упрек за комплимент. Да и записка говорила сама за себя: дотошный Рив Беккер признал мой успех!

Я снова улыбнулась, но на этот раз от внезапно нахлынувшей грусти. Годы работы в газете не прошли впустую: я хорошо уяснила, как нужно подать материал, чтобы он понравился и читателям, и главному редактору «Мнения», поэтому слова в черновик статьи, который мне предстояло сдать через несколько часов, подбирались легко. Скучая перед ноутбуком, я взяла телефон и зачем‑то обзвонила шестерых специалистов, попросила дать комментарии, задала кучу вопросов, уточнила детали. Беседы вышли интересные, но веселее не стало: именно загруженность в газете мешала взяться за новый роман. Мысли расползались по хрустящим страницам периодического издания, наотрез отказываясь складываться в серьезное произведение. «Вздор!» – оборвала я себя, но тут же уткнулась в экран, выискивая в тексте несуществующие противоречия, снова отодвигая мечту о книге на задний план. Почему‑то выдумывать оправдания неудачам всегда гораздо проще, чем устранять причину.

С Беккером мы договорились встретиться на вечеринке, которую редакция устраивала для сотрудников и партнеров. «Потрудился – отдохни» – так звучал девиз мероприятия. А уж развлекаться мы умели: все сопровождалось оглушительной музыкой, танцами до упаду, фейерверками, изысканной едой и напитками. Многие в городе осуждали нас за расточительность, называли тунеядцами, нагло приказывали пожертвовать деньги в благотворительные фонды, а не проматывать в угоду собственным желудкам – редакция вообще часто получала письма с требованиями разного сорта – но были и те, кто упрашивал выдать им приглашения, ведь начинающие журналисты видели в этом шанс заполучить нужные контакты. Сегодня нас ждали в «Вернисаже», самом помпезном ресторане Лардберга. Отправив файл на печать, я взглянула на часы и обомлела: день пролетел, времени на сборы оставалось мало.