Сопрано и флейта. Оратория в прозе

Марату пришлось научиться драться, быть при необходимости свирепым и безжалостным, оставаясь в душе утонченным романтиком. Доминировать он начинал в любой компании, где оказывался, дожидался удобного момента и говорил, например, следующую фразу:

– Надо было ему коленку просверлить…

Пока собеседник приходил в себя от шока, он добавлял:

– Только сначала нужно пленкой пищевой обернуть, чтобы кровь не брызгала.

Те, кто его не знал, старались побыстрее свалить, кто хорошо знал, не обращали внимания, но это был не тот случай… За последние пять лет он написал три тысячи стихов, среди которых есть и просто шедевры. Но это сейчас, когда он уже в международном розыске, а тогда он был на очередном подъеме и нюхал кокаин. В общем, оказались они все в одном ресторане. Люба с ходу начала рассказывать, как она в Геликоне чего‑то там куда‑то там… С Маратом они сцепились еще до того, как у них приняли заказ, это была настоящая «любовь с первого взгляда», причем до сих пор рапиры они не убирают, полные презрения друг к другу, так и шипят друг на друга при встрече: один про коленки, другая про концерты в консерватории.

– Театр – это устаревшее говно… как хохлома, отрыжка старого быта, безынформативная шняга. Какой смысл смотреть на ужимки престарелых педерастов, изображающих из себя мужчин и шлюх, изображающих честных жен или невинных целок, – было понятно, что Марату Люба не понравилась с первого взгляда. Так Павка Корчагин ненавидел буржуев, я говорю здесь про силу ненависти, а не про форму. Тут был явный перевертыш. Марат из интеллигентной семьи, волею судьбы ставший бандитом, и Люба, у которой отец был полковником КГБ (но она все время говорила, что он генерал), мама тоже образованием не блистала. А Люба присвоила себе облик «богемы», подчеркивая это при случае каким‑нибудь кружевным зонтиком или немыслимой шляпой. Оба они сразу поняли, что другой лишь играет роль того, кем пытается представиться! Столкновение несуразностей было неминуемо.

– Вы, Марат, видимо, в силу отсталости просто не способны воспринимать ни дух, ни мысль, которая подается со сцены! Раньше в оперу ходила только аристократия, по большому счету разночинцы могли попасть на галерку, да и то за счастье. Люди ходили с партитурами слушать оперу! – Люба налегла своей большой грудью на стол, почти так, что на нее можно было положить хачапури. – Арии из опер пели как популярные песни.

– Опера – это вообще недоразумение, ну какой мудак вместо того, чтобы сказать: «Принесите мне вина», – вдруг завоет дурным голосом с переливами: «Пииыиыиыинеаеаеаеанесиваите мнеаеиаео вианаиаиаиа», – неожиданно высоким, достаточно противным голоском пропел Марат. (Хочу добавить, что такой переход на фальцет выдает казанских и уфимских уроженцев, причем и мужчин, и женщин. Феномен не изучен, не отвлекаюсь.)

У Марата зазвонил один из четырех выложенных на стол мобильников. Говорил по телефону он всегда резко и отрывисто:

– Да. Да. Да. Я извиняюсь, нужно уезжать, Марик, заплатишь за стол? Всем до свидания, приятно было познакомится.

К столу подошли два автоматчика охраны Марата, он встал и вышел. Невысокого роста, кривоногий, точно монгольский хан. Все это время Саня внимательно изучал меню, ни разу не поднял головы и не сказал ни слова. Готовился, видимо, к изучению торы. Было ощущение, что патологический ужас, генетически передавшийся через погромы, сковал его плотные чресла. Он с облегчением поднял голову, посмотрел вслед Марату и, счастливо оглядев присутствующих оттого, что пронесло, спросил:

– Ну что, еду уже закажем?

Обстановка разрядилась, все зашумели, разговорились, Люба продолжала вещать, Марк болтал с Зуфаром… Того ждала краткосрочная слава и эпизодические роли в сериалах.

После ужина шли по улице под впечатлением от разговоров и вина. Люба с Александром шли впереди.

– Да, – сказал Зуфар, глядя в спину Любы, облаченную в большую, не по размеру норковую шубу. – Да… такие держат вилку в левой руке, а член сразу в двух…

«Интересно, – подумал себе Марк, – ну, тебе виднее, ты же тоже артист…»

В итоге вся компания добрела почему‑то до отеля «Тбилиси», что напротив грузинского посольства. Расположились в холле, над головами торжественно нависала гигантская хрустальная люстра. Люба небрежно метнула шубу на стоящее рядом кресло.

– Вы в ГИТИСе преподаете? – спросил Марк, позвякивая кубиками льда в стакане с виски.

– Да, я старший преподаватель кафедры. Факультет музыкального театра. Недавно защитила кандидатскую диссертацию.

– Интересно, какая же тема? – Марк действительно недоумевал. Какие научные изыскания можно провести в области мюзикла. Он тогда не мог и предположить, что так непринужденно можно врать. Как можно было догадаться, что эта дама, такого статусного вида, врет всегда, всем и во всем…

– На тему звукоизвлечения. Зависимость извлекаемой тональности от построения связок.

– Так это же скорее медицинская тема, как ее раскрыть на кафедре вокала, может, вы студентов препарируете?

Люба, кажется, впервые за вечер удостоила Марка взглядом. После этого встала и неожиданно заголосила:

– Зи‑и‑и‑и‑и‑и‑я! – это было неожиданно и так громко, что возмущенно зазвенели висюльки на хрустальной люстре.

– А‑о‑а‑о‑а‑а‑а‑а, – продолжала голосить Люба. Все в шоке замерли, это было невыносимо громко. На ресепшен зазвонил телефон. Видимо, у них с люстрой был один настрой.

– Извините, – с грузинским акцентом сказал портье, – жильцы жалуются, спать мешаете… Удовлетворенная произведенным эффектом Люба села в кресло, торжествующе и снисходительно поглядывая на свою компанию. Александр показал Марку глазами: «Понял, блин? Вот так вот…»

– Вызовите мне такси, – попросила Люба у опешившего администратора отеля. Вечер был окончен ее победой, она не сомневалась… Она вообще никогда ни в чем не сомневалась. Про диссертацию можно было забыть…

 

Глава четвертая