LIB.SU: ЭЛЕКТРОННАЯ БИБЛИОТЕКА

Ступени ночи

– Нет, Иньиго. Вон те четверо, что прибились к стене корчмы, тихие и с виду сонливые люди – охотники за сокровищами Аттилы. Они верят, что найдут золотой, серебряный и железный гроб, полный сокровищ, в котором похоронен вождь гуннов. Потому они осторожны, ибо их преследует страх, как бы им кто‑то искусный и одаренный не прочитал мысли и не отнял то, что они знают о предполагаемом месте, и не опередил бы их на пути до тайного места назначения. А вон те, что сидят на полу и пьют ракию из бутылки, – наемники, пока что без работы, но здесь они найдут ее очень скоро, – говорил Фра Торбио.

– Разве тайну могилы гуннского предводителя не хранит единственно река Тиса, которую после внезапной и сладкой смерти Аттилы в шатре, рядом с его седьмой женой Хильдой Бургундской, преградили его воины, а потом разрушили плотину так, что течение реки перекрыло могилу? Люди говорят, что все воины, которые положили его тело в недосягаемую могилу, были перебиты, чтобы место погребения Атиллы Гуннского осталось навеки сокрытым, – продолжал спрашивать Иньиго Асприлья.

– Люди говорят, люди верят, мой Иньиго. То была славная история, – отвечал Фра Торбио.

– Неважные вещи наполняют жизнь, – изрек Иньиго.

– Есть люди, которые живут своими мечтами. Понимаешь? Есть чувства, которые в действительности мечты, – сказал Фра Торбио.

Иньиго осмотрел помещение корчмы, вгляделся в дым и вслушался в тихий гомон людей, а затем взял хороший глоток из своего бурдюка.

– Пьешь? – спросил Фра Торбио.

– Отелло.

– Дела обстоят, по моей оценке, всерьез неприятно, раз ты пьешь это виноградное вино, которое, выпитое без хлеба, порождает безумие, – продолжал Фра Торбио.

– Неизвестность, друг мой, ведет в безумие…

Еще одна ночь в порту. Только это не город Констанца, где кинжалы вонзаются легко и искусно, ни далекий Пирей, полный безумной музыки и смрада переспелых фруктов, и тем более не Котор, над которым птицами летят слова разных языков, словно пестрые карнавальные конфетти.

Горький напиток для долгих ночных часов без сна. Для тех, когда побеждают мрачные мысли, когда жизнь повисает на тонкой нити…

От грома задрожала крыша. Заскрипела, с деревянными балками и коваными заклепками. Налетал вой ветра.

Страх и усталость обманывают пришлых. Тихо горел огонь в камине.

Иньиго Асприлья помнил непогоду, что остановила его в городе Вршаце, когда ему пришлось искать убежище от ветра, холодного, точно лезвие ножа, который с чудовищной легкостью ломал столетние дубы и снимал слои песка в Делиблатской пустыне. Когда после пяти дней и шести жутких ночей ветер завершил свой безумный пир, и люди, перепуганные, оголодавшие и встревоженные, наконец показались из своих бедных укрытий, на улице они нашли коней, замерзших на бегу, в воротах – свернувшихся собак, занесенные колокольни церквей, окаменевшие стаи воробьев, словно вытесанные из камня над порталами домов, а на окраине открылись скелеты левиафанов, словно проросли из земли, словно были освобождены из тьмы прошлого, в которой долго были сокрыты. Кости Macrotherium magnuma, гигантского травоядного, что обитало в лесах близ Паннонского моря, долго были местом, где собирались любопытные, пока их не разогнали унылые дожди и предприимчивые люди, которые во всем находят выгоду – из этих костей они начали изготавливать неповторимые украшения.

Иньиго Асприлья думал, что никогда больше не увидит такой непогоды, но знал, что распорядок бед и счастливых дней не составляет он, но Всевышний, в исключительное воображение которого и способность превзойти умом людской род он не сомневался.

– Расскажи ту любовную историю, – сказал Фра Торбио, так непоколебимо уверенный в роде страдания приятеля, и до самого носа, острого, как кончик сабли, укутался плащом. В темноте сумерек светлели лишь его синие зрачки.

– Как ты узнал мою муку, амиче?

Тот не ответил. Иную тьму отыщешь в дыхании собеседника, иные истины заметишь в кристальной слезе, сокрытой в уголке глаза. Опыт, собранный на утесе жизни, обучает как прилежный и настойчивый учитель. И больше того.

– Я приехал из Рагузы, – начал Асприлья.

– Она живет там?

– Это город на берегу моря. Каменная крепость, на башне которой пляшет стяг свободы. Иначе его зовут республикой с семью флагами. Там я скрывался несколько месяцев после сербского восстания в Банате, – проговорил Иньиго.

– Я помню, друг мой. Ты был на стороне побежденных?

– Да, таково было задание – ты забыл, что я Божий посланник, а те, что боролись нагими под знаменем Саввы Неманича, были мои братья. То была неравноправная битва. Мы не могли уберечь Бечкерек от турок, но Бог, очевидно, желал подготовить нас к некоему новому времени, некоему новому столкновению. Правду сказать, мы победили в нескольких предыдущих сражениях, но турецкое войско было лучше вооружено и превосходило числом. У солдат война в крови, они выбрали такую жизнь, подготовлены к ней, экзерцир укрепляет их. А крестьянин, брат мой, загорится как сухая трава, как жито на солнце, – обезумеет человек от бессилия, от нищеты и унижения, внезапная храбрость его окрылит, и он мчится в бой, не щадя ни себя, ни противника, но после боя, после победы, он ищет своих, ищет жену, детей, смотрит, что с домом, который он защищал, – ему хочется вернуться домой, пообедать в полдень и вечером лечь в чистую постель с женой. Крестьянин – не воин. Это нас и сломило. Число и упорство, – рассказывал Асприлья.

– Тот православный поп не мог ничего поделать с Богом? – язвительно спросил Фра Торбио.

– Нет, компадре, добрый поп ничего не смог поделать. Теодор Несторович был хороший человек. Почтенный и воспитанный. Он встал со своим народом и был храбр и мудр, но не военачальник. Умер как мученик за веру и честь. Такие люди редки, не так ли? – спокойно ответил Асприлья.

– С него живьем сняли кожу. На площади, перед толпой, которая испускала восторженные крики, – напомнил Фра Торбио.

– Я видел это, сокрытый среди многочисленных зевак. Жутко, компадре, – сказал Иньиго Асприлья.

Оба некоторое время помолчали.

Анджелия, крупная черноглазая женщина, владелица корчмы, принесла им немного черствого хлеба и козьего сыра, а затем и кувшин крепкой зеленоватой ракии на травах со склонов Семеника.

– Анджелия, Анджелия, как сердцу ты мила, – весело продекламировал кастильский береговой бродяга.

– Рыцарь, время не то, да и намерение твое не годится, – решительно пресекла женщина его слова и пошла дальше по своим делам в переполненном кабаке.

– Скрытая ярость, которую терпят, ярость, рожденная в одиночестве, как вулкан, взорвется однажды, – улыбаясь, ответил ей Фра Торбио.

TOC