Свет Вечной Весны
– Ты хочешь сказать, что, если нужно соврать, чтобы сделать хорошее дело, тогда врать – хорошо?
Моя мать кивнула.
– Тогда я не скажу Йену, но скажу школьной медсестре, чтобы она достала тебе очки?
Мама заправила мне за ухо выбившуюся прядку волос:
– Было бы хорошо, если бы ты никому ничего не говорила. Я сама пойду к медсестре и возьму у неё очки.
Я подняла в воздух согнутый мизинец, и мама зацепилась за него своим. Мы обе потянули руки на себя, скрепляя договорённость.
Тем вечером, когда я засыпала, а в глаза мне светил через единственное наше окно Млечный Путь, мама шепнула мне на ухо:
– Так насчёт этого друга Эюн…
– Я сплю, мама.
* * *
Я рада, что не рассказала маме о друге тёти Эюн. Спустя пять месяцев она приехала на китайский Новый год, и к тому моменту всё изменилось.
Я любила китайский Новый год. Это время концов, но и время начал. Оно заключает в себе столько возможностей: новогодняя, я могла испытать столько такого, чего старогодняя я и представить себе не могла.
На восходе Река историй замерзла, превратившись в зеркало, отражавшее хрустальную картинку – гору Ледяного дракона. Поднялась буря. Слепящая белизна заставила меня забыть о существовании мира за пределами дома, за пределами моей семьи.
Меня изумляло, что наш обеденный стол выдержал натиск дюжины полных тарелок, которые громоздились одна поверх другой, каждая – доверху наполненная вкусной и редко готовящейся праздничной едой. Кроме того, Новый год приносил с собой два новеньких комплекта одежды, которые мама ухитрялась шить для меня втайне, чтобы, когда придёт время, сделать мне сюрприз. А самым лучшим было то, что все наши родственники, близкие и далёкие, приезжали в гости. Мои дядья приводили свои семьи с другого конца деревни. Тётя Эюн приезжала из города. А на этот год она привезла с собой гостя, красивого молодого человека, которого звали Цзян.
Мама резала лук на кухне, сделав большой глоток солёной воды, чтобы не плакать.
– Так тот несуществующий друг тётушки Эюн сам с юга.
Мои пальцы на полуочищенной головке чеснока замерли.
– А я думала, с запада.
– Юг, запад, восток… Если речь о Китае, то по отношению к нам всё это юг.
В этот момент в дверь вошёл отец и услышал последние слова. Снег закручивался вокруг него, цепляясь за лодыжки и икры.
– Это не так. Должны быть ещё… сколько? Три или четыре дома, которые стоят к северу отсюда, но к югу от Сибири.
Мама улыбнулась и вытерла ладони о лоскутный передник. Первоначально передник был моей рубашкой и штанами сестры, и оба предмета получили новую жизнь после того, как мы протёрли рукава и колени соответственно.
– И что, на этом участке между нами и Сибирью ты поймал что‑нибудь? Или мне послать на рыбалку кого помоложе?
Отец от души рассмеялся:
– Поймал ли я рыбу?! Цзян, заходи!
Цзян вошёл в дом, держа рыбину. Мы с мамой ахнули. Рыбина весила, наверное, меньше половины килограмма.
– Мне‑то хватит, – заметила я. – Но что насчёт остальных?
Мама вскинула бровь, глядя на мужчин, но тут оба расхохотались, и свет от свечей на кухне словно стал ярче.
– Эту мы поймали первой. – Отец вынул руку, которую держал за спиной. – А эту мы сегодня вечером съедим.
Цзяну понадобились обе руки, чтобы удержать вторую рыбину, которую передал ему отец. Хвост её, всё ещё подрагивая, волочился по земле. Подбежав к рыбине, я подняла взгляд на отца:
– Она больше меня!
– И тяжелее. Хорошо, что на этих праздниках со мной рыбачил Цзян.
– Спасибо вам всем, что пригласили. Это очень великодушно – принять меня на Новый год.
Цзян красивый, подумала я, но, пожалуй, немного чересчур старается угодить.
В двери гостиной прошла тётя Эюн. Она снова вспыхнула, как в тот раз, когда впервые рассказывала мне о Цзяне.
Мама замахала на них руками:
– Идите грейтесь и ждите еды! Я приготовлю тушёную рыбу. Очень‑очень много тушёной рыбы.
По‑китайски слово «ю», обозначающее рыбу, звучит похоже на «ю», обозначающее излишек, избыток. Иметь много рыбы означает жить в изобилии.
Мой папа и Цзян водрузили рыбину на стол, а затем ушли вместе с тётей Эюн в гостиную, чтобы рассказывать там байки о своей рыболовной экспедиции.
Мама похлопала рыбу по голове и взяла с верхней полки гигантскую скалку. Ухватив одной рукой рыбину за жабры, задумчиво склонила голову сперва на один бок, затем – на другой.
– Это самый лучший способ убить рыбу. Вырубаешь её, и она забывается.
– Забывается?
– Забывает, что она – рыба. Или что она вообще есть.
Я придвинулась поближе, чтобы посмотреть.
– Нужно держать за жабры, чтобы она не соскользнула.
Мама просунула большой и указательный пальцы внутрь рыбьей головы. Высоко подняла скалку и одним решительным ударом обрушила рыбе на переносицу. Хвост тут же перестал дёргаться.
Мать сменила скалку на тесак и чисто отделила голову. Перевернула тело и проделала в животе рыбы крошечное отверстие острием ножниц для шитья. Затем одно плавное движение руки – и вот рыба уже вскрыта, тесно набитые внутрь неё органы вываливаются на стол. Мама сложила их в миску и отставила.
Она почистила рыбу кончиком тесака, движениями от хвоста к шее. Серебристые чешуйки фонтанами били в воздух.
– Ты должна сделать так, чтобы они забыли эту жизнь, а то они не перейдут в следующую так легко. Когда я была девочкой, я видела, как мама подруги готовит рыбу. Она не знала, что рыбу нужно вырубать. Просто отрезала голову. Бедная рыба разевала рот и пыталась заговорить, но слов не было. Она старалась почти час, и глаза её оставались ясными и смотрели, как её собственное тело обжаривают и подают с чесноком.
– Ну как рыба может говорить с одной только головой?
– У рыбы и мозг, и сердце в голове, рядышком одно с другим. Рыба честна – она всегда скажет тебе, что у неё на сердце.
Мама нарезала рыбу ломтиками и положила большую порцию филе в вок, затем добавила чеснок, имбирь, соевый соус и уксус. Она накрыла вок деревянной крышкой и вытерла руки о полотенце. А потом шепнула:
