Тёмных дел мастера. Книга третья
Нынче все духи от феи до беса
Меня называют Хозяином леса.
Мне преданно служат лохматые твари,
Со временем все уважать меня стали.
Заклинанием плоть вызываю свою,
Все того же Охотника не узнаю…
И зеленая кровь оживляет ее,
Только сердце стучит уже не мое.
Нынче все леприконы, а также сатиры,
Люди, волки, медведи и даже вампиры,
Признают мою власть – они в этом правы,
Не хочет никто над собою расправы.
Вечная мука…
Вечная скука…
Нынче все духи от феи до беса
Меня называют Хозяином леса.
Мне преданно служат лохматые твари,
Со временем все уважать меня стали.
Нынче все духи от феи до беса
Меня называют Хозяином леса.
Мне преданно служат лохматые твари,
Со временем все уважать меня стали.
Король и шут – текст песни «Хозяин леса»
В лучистых зарослях этой странной затерянной пущи, как нигде больше на землях многострадального Сентуса и за его пределами, всё ещё чувствовалась настоящая жизнь. Казалось, что свет и цвет здесь сохранились от самых времён их истинного созидания, а форма реальности так гармонично переплеталась с легендами, что сквозь этот союз сюда проникали танцующие в кронах деревьев феи и дриады, похороненные на страницах рассказов диковинные звери и целые вереницы других животных, многие из которых уже давно покинули этот мир по причине воцарения в нём человека. Однако и то была лишь небольшая часть от общей картины постоянно менявшихся очертаний живого естества, воплощённого в древнем лесе, который рос, пока оставалась черна земля, дышал, пока над этой землёй кружил свежий летний воздух, и был готов защищать свою обитель так долго, как только могла позволить себе это делать последняя заповедная часть самой дремучей из всех первобытных обителей первозданной живой природы.
Свисающие с веток гигантские лианы и бродящие под их сенью золочёные фигуры тигров и пантер являли собой поистине завораживающее зрелище, в то время как витающий между деревьями аромат орхидей, томно поднимающийся на фоне зелёного, однако такого чужого для них хвойного леса, мог свести с ума любого из рода людей, кому по необъяснимой случайности удалось бы проникнуть сюда и оставить свой первый за всю историю существования подобного оазиса надежды след – но всё же такого пока ещё ни разу не происходило, и его границы оставались девственно чисты. Возможно, отчасти именно эта особенность и привлекала сюда последних представителей оставшихся видов животных, а также переносимые по ветру, воде и суше семена и споры вымирающих растений и грибов, некоторым из которых приходилось преодолевать значительное расстояние, чтобы все они навечно могли остаться здесь нетронутыми, укрывшись от злосчастной магии, день за днём разрушавшей их прежние места обитания, хотя на самом деле причина была не только в этом.
Несомненно, влекущей их сюда силой оставалось нечто неназываемое, чьё присутствие буквально пронизывало собой каждый холмик и каждый новый росток их благословенного пристанища, а именем этому служили небеса и скалы, камни долин и пороги рек, закатные всполохи и неизмеримая гладь ночного купола звёзд, отражающаяся в поверхности древних озёр и намытых дождём осенних луж, сменяющихся глубокой белизной зимы с её снегами, а затем в воспаряющих каплях наступающей весны и лета, год за годом произносивших это имя в несменном танце сезонов жизни и смерти, рождения и борьбы, а также страданий и радости, недоступных для понимания остальным живым расам инакомыслящих созданий, среди которых люди оставались самыми первыми… но далеко не единственными творениями отмеренного им всем общего бытия.
– …Его время пришло. Ты не имел права спасать его из того поединка с астаритом. И не можешь так просто взять и поменять условия нашего с ним соглашения, Хранитель, – продолжал бормотать задорного вида низкорослый человечек с большими глазами и странной формы заострёнными ушами, которые выглядывали из‑под вычищенного до блеска шлема с кожаной окантовкой. Края этой окантовки были обрамлены затейливым тиснёным узором, а из двух продольных цилиндриков, приделанных к шлему по бокам, маленькие ручки этого существа соорудили некое подобие основы для целого ряда полукруглых спиц, закрепленных между ними, чтобы служить «насестом» для ещё большего количества всяких блестящих штучек, монет и даже более мелких предметов, таких как крючки, поскребки и кольца. Каждый раз, когда человечек двигал своей головой, переминаясь на месте, они мелодично потренькивали, но потом снова замирали, словно бы их хозяин нарочно заставлял эти вещицы звучать только в паузах между своими словами.
В ответ же на само присутствие такого необычного гостя, который находился в отмеченном стоячими камнями центре заповедной поляны, еле доносившиеся сквозь листву ближайших крон порывы тёплого ветра, каким‑то чудом пробивавшиеся сюда со всего леса, казалось, сами собой складывались в только ему понятные фразы гномьего языка, давно забытого для любого обитателя поверхности и почти утерянного даже для самих гномов… но не для того, кто когда‑то жил рядом с ними под одним солнцем и небом, многие сотни лет назад.
– Сам ты должен понимать, – роптал на человечка ветер, и листва вторила ему, – что нет больше эльфов на этом свете… – А небо заканчивало за них обоих: – Потому я и спас его… ведь он единственный, кому по силам…
– Да знаю я, знаю, Постоянство тебя закляни, знаю! – продолжал тем временем раззадориваться гном, который, казалось, нисколько не обижался на своего незримого собеседника, поскольку обижаться, по сути, ему было и не на кого. Поворачиваясь то в одну, то в другую сторону, его необыкновенно большие, выпученные глаза ловили вокруг лишь тени и шорохи, создаваемые лесом, и если бы за этой картиной сейчас наблюдал хоть кто‑то ещё, то ему бы наверняка показалось, что маленький человечек просто разговаривает сам с собой, однако это было далеко не так.
