Тёмных дел мастера. Книга третья

– Хм‑м… Если таково твоё окончательное решение… Но, право, как‑то странно даже! Я столько лет собирал те золотые и серебряные монеты, что он оставлял мне как обещанную по нашему соглашению плату… Обшаривал многие тайники, о которых знали только мы двое… Но всё равно не набрал установленную мной первоначальную цену выкупа за этот лук целиком! До сих пор этот человек остаётся должен мне немалую сумму. Хотя курс в этой ненормальной стране ползёт вверх как проклятый. Хвала Постоянству, что мы договаривались на серебро или золото… Послушай, Хранитель, а ты уверен, что он так просто расстанется с ним, даже когда окончательно займёт твоё место? – насупившись, задал ему свой последний вопрос низкорослый человечек, слегка поёжившись от роящихся у него в голове неуверенных мыслей. – Ведь если до этого момента с ним снова что‑то случится и он, поддавшись человеческим страстям, отринет свою связь с природным…

– Не отринет!.. – чётко и ясно разнеслось вдруг у гнома над ухом, когда тот завертел было головой из‑за покидавших поляну ветров, которые стали легонько овевать его выглядывающие из под шлема кудрявые волосы, не давая их маленькому хозяину закончить свою фразу до конца. – Ведь это его путь…

 

Далеко‑о… Далеко‑о…

…Аж до самых бескрайних горизонтов всё тянулось и тянулось осеннее покрывало менявшего листву разноцветного живого леса, и казалось, что не будет ему в здешних пристанищах северных широт ни конца, ни излома.

Сезоны проходили за сезонами, порой занося с собой и лютую стужу, и буквально пропитанную жарой летнюю засуху, но в последние годы эта череда стала особенно неприятной, потому как старое время начало куда‑то пропадать, а пришедшее ему на смену новое время очень резво меняло за собой весь лес в весьма непривычной для большинства его обитателей манере. Птицы и звери, как могли, конечно, приспосабливались к таким изменениям, но многие и погибали, разнося по округе гнилостный урожай последних лет, которого не бывало на этой древней земле уже очень долгое время. К тому же для грядущей осени неожиданно холодный сентябрь припас сначала тягучие дни непрерывных дождей, а затем ещё и холод. Следуя друг за другом, они в какой‑то момент слишком резко посшибали с деревьев всю последнюю красоту, добавив к ним уж слишком ранние для начала этого сезона понурые, гнилые цвета, которые, несмотря на то, что лес всё ещё бушевал кое‑где своими яркими красками, изрядно разбавили их до боли зимней серостью.

Однако, если говорить о природе в целом, то и такая ранняя перемена имела свои цикличные отметки на её первозданной шкале сезонных контуров. Тем более что для хищных птиц и разных падальщиков этого региона наступала отличная возможность полакомиться самыми слабыми и дряхлыми членами лесной братии, неспособными пережить ненастные времена или набить свои запасники семян вовремя.

И как неторопливо небесное колесо отмеряло свои каждодневные перекаты над тянущимися к нему размашисто‑острыми верхушками первозданного леса, так же неторопливо старела и порастала мхом одинокая избушка, ютившаяся где‑то под осенним пологом хвойных и лиственных чащоб, надёжно укрытая среди сухостоя и окруженная многими километрами заболоченных территорий. Томно и слабенько поблёскивал иногда за её деревянными ставнями одинокий вечерний огонёк, зажигавшийся стараниями неизвестного человека, жившего в ней вот уже целую вечность, а наутро хозяин тотчас же пропадал из неё, исчезая во мраке ближайших кустов и даже словно растворяясь в них, пока свет солнца не разгонял этот мрак окончательно. Но как ни странно, по прошествии стольких лет вокруг этого скромного убежища нельзя было найти ни единого следа, принадлежавшего ступне его загадочного обитальца, как будто тот вовсе не умел оставлять следов, но, возможно, виной тому была всего лишь мягкая, болотистая почва, заполнявшая всё вокруг своим топким мхом, росшим почти повсеместно, за исключением самых южных границ этой местности, где за полоской горизонта начинались невысокие холмы и скаты. К тому же, воспринимая это строение как часть леса, животные бродили здесь свободно, не боясь ни избушки, ни её скрытного хозяина. И всё же иногда что‑то будто вспугивало их, после чего человек стремительно исчезал, порой не возвращаясь сюда очень долгое время, но в конце концов его непременный силуэт всегда оказывался на своём прежнем месте, стоило только в один из вечеров снова забрезжить в окне одинокому огоньку, пробивавшемуся из старенькой дровяной печки‑самокладки, а самому хозяину блеснуть в свете выглянувшей луны своими такими же седыми, как её лучи, старческими волосами.

В подобный редкий момент можно было увидеть, что то был стройный, хотя уже и очень потрепанный годами, заросший старик, в оборванных лохмотьях, под которыми тем не менее проглядывало что‑то вроде доспеха, а в руке или за спиной у него всегда покоился какой‑то странный, но весьма искусно сработанный составной лук – что всё вместе делало его скорее похожим на какого‑то война древности, неизвестно как оказавшегося в современном, развитом посредством магического прогресса человеческом обществе. Однако поскольку он жил в лесу один, то данное обстоятельство, по сути, совершенно не играло никакой роли, ведь здесь вокруг не было ни единой души, чтобы судить об этом. Проходя мимо своего самодельного, хотя и довольно сложно устроенного верстака для изготовления и подгонки стрел, этот старик всегда осторожно прикасался к нему, поглаживая гладкую столешницу рукой. После чего, шагнув к размещавшейся рядом поленнице, брал с собой небольшую охапку дров и, минуя изрубленную колоду, осторожно заносил свою ношу на порог дома, неизменно оставляя часть дров в прихожей, прямо напротив деревянной бадьи.

Отмеряя шагами трескучие доски подгнивавшего по краям сенного пола, человек легко ориентировался в полной темноте своего жилища, а когда за ним закрывалась и вторая дверь, ведущая в светлицу, то практически молниеносно в его глазах вспыхивал какой‑то странный голубоватый огонь, от которого тут же занимался и камин, и все масляные лампы вокруг, даже если в них уже давно не было и намёка на топливо. Благодаря этому сложенная из брёвен добротная комнатушка моментально преображалась, а седой старец неспешно следовал до печки и, осторожно подложив дрова к невесть как горевшей пустой топке, степенно присаживался затем на свой деревянный стул за массивным столом, стоявшим напротив одинокого спального места рядом с окном, и тихо принимался за скромный ужин.

Однако, несмотря ни на что, даже в самых повседневных его повадках внимательный взгляд мог всегда отметить и былую стать, и молодецкую удаль, что когда‑то составляли саму соль этого человека и до сих пор оставались значительной частью его увядающей жизни, но побеждающую его тело старость было всё же не обмануть – ибо даже самый стойкий зверь в летах оставался уже не так смел и отважен, приобретая больше осторожности и отрешенности. Эта же понурость читалась и в редких проблесках некогда ясного взора хозяина избушки, а также в его скованных ранним артритом суховатых пальцах рук и немного сгорбленной походке, хотя в остальном этот «старик» практически во всём превосходил своих куда более подряхлевших сверстников из городов. Не говоря уж о том, что мог дать фору практически любому из них, когда дело касалось стойкости и терпения, вместо того чтобы весь день ныть о своих болячках или не знать, чем себя занять. Вдобавок, судя по тому, сколько лет он уже управлялся здесь со всеми делами один, нечего было и говорить о том, что носимый им с собой повсюду крайне необычный лук оставался простым украшением или всего лишь памятью о прожитых годах. Хотя помимо этого возможности его оружия оставались вполне себе заурядными и даже отсталыми по меркам наступившего века, целиком зависящего от магических технологий. Но тем не менее, несмотря на то, что сам владелец лука практически никогда не пользовался магией – или, во всяком случае, тем, что имелось в виду под этим словом в нынешнем понимании – было всё же кое‑что ещё, без сомнения, крайне отталкивающее в этом почтенном старце.