В плену ослиной шкуры

Тая и не думала этого отрицать. Она действительно ходила хвостом за Фридхофом и в точности старалась повторить все его действия. Он надевает перчатки, и она надевает. Он дезинфицирует руки, и она дезинфицирует. Он жует мармеладки на перерывах, и она жует. В операционном зале Тая сидела рядом с Фридхофом и записывала за ним чуть ли не каждое слово. Говорить они могли бесконечно. Конечно, если есть столько важных тем, которые им нужно было обсудить. Фридхоф рассказывал ей о видах миорелаксантов, об опиоидных обезболивающих, о том, как пользоваться перфузорами, и многое другое. В этой профессии слишком много важных тонкостей, которые просто необходимо знать. Тая внимательно слушала и запоминала. В ответ она рассказывала ему всё, что успела прочитать дома по его наставлению. В чём разница «Порше» от «Ауди», и каким пациентам лучше подавать газ с синей крышкой, а каким с желтой. На все шутки со стороны хирургов ни Тая, ни Фридхоф не реагировали всерьез.

– О чём вы там всё время бубните? – ворчали хирурги. – Работать мешаете.

– Доктор Майер, я с вами говорю.

– Бесполезно. Он нас не слышит.

– Нужно что‑то делать: мы его теряем.

– Им надо рты зашить.

– Доктор Майер, я уже третий раз вас прошу опустить операционный стол чуть ниже. Вы нас совсем не слушаете с тех пор, как появилась госпожа Воронкова.

Фридхоф жал на кнопку пульта управления, и после того как операционный стол опускался до нужного уровня, снова поворачивался к Тае и продолжал листать с ней анестезиологический справочник.

– …то есть ты просишь пациента открыть рот и по высоте нёбных дужек приблизительно определяешь, насколько сложной будет интубация, – как можно тише пояснял Фридхоф.

– А это что? – так же шепотом спрашивала любознательная Тая, тыча пальцем в красочный справочник.

– Это классификация объективного статуса больного. Она была разработана американским обществом анестезиологов. Здесь как раз всё расписано. Можешь почитать. А вот тебе еще три медикамента для самостоятельного изучения.

После этой фразы Фридхоф лепил цветные наклейки с названиями препаратов в блокнот Таи. В обучении доктор Майер был как самый типичный немец – структурированным и последовательным. Он каждый день давал Тае по три препарата для изучения, ни в коем случае не больше и не меньше. Так же началось и знакомство с наркозным аппаратом: с первых трех показателей на мониторе. Через две недели Фридхоф уже как на экзамене уточнял у Таи, что значит каждая цифра на мониторе, как ее поднять или снизить.

– Всё должно быть постепенно: от простого к сложному, – говорил он. – Сегодня ты держишь маску над лицом больного, а завтра учишься плотно прижимать ее к щекам. Ни в коем случае не торопись. И если не поняла, то перечитай и переспроси. Не бойся задать вопрос, даже если тебе кажется стыдным такое спрашивать. Анестезиология – это не просто наука, это целое творчество. Наркоз – это как самолет. Очень важно правильно взлететь, а потом совершить мягкую посадку. Если ты сделаешь с самого начала всё как положено, то во время полета будет меньше неприятных сюрпризов. Хотя и их никто не отменял. Так что всегда нужно быть начеку. Не переживай. Ты всему научишься, я вижу, как ты стараешься.

Он дружески хлопал ее по плечу, ободряя при каждом ее действии. Тая действительно прилагала максимум усилий, чтобы постигнуть эту непростую науку. Каждый вечер и каждую свободную минуту она сидела за учебниками и справочниками. Огромным преимуществом Таи над другими практикантами было ее безоговорочное послушание. Она безукоризненно выполняла все задания и запоминала всё с первого раза. Любо‑дорого было порой смотреть на то, как Фридхоф со своей ассистенткой стояли посреди операционного зала и в четыре руки ловко распутывали кабели, шнуры, системы и бинты. Как будто играли на фортепиано в четыре руки. Такие между ними установились гармония и понимание, что прямо песня, а не работа. Через пару месяцев Тая настолько изучила повадки Майера, что по одному только взгляду понимала, что ему нужно. Не успевал он повернуться, как она уже стояла с наполненным шприцем акринора. Она с точностью знала, на каком модуле какие параметры устанавливать, чтобы Майеру было привычнее и удобнее. Знала, как заполнить протокол так, чтобы Фридхоф не смог отличить ее писанину от своего почерка. А потом между ними и вовсе установился свой язык, который другие сотрудники не могли понять.

– Сегодня мы поедем на «Порше», – говорил Фридхоф, включая на всю мощь десфлюран. – Только будем ехать аккуратно. Нельзя гнать, и лучше включить глушитель.

Когда после операции пациент открывал глаза и легко давал себя экстубировать, Тая улыбалась и говорила:

– Табло «Пристегните ремни» погасло. С мягкой посадкой вас, коллега.

А бывало, что аппарат искусственной вентиляции начинал громко пищать, и больной начинал беззвучно кашлять.

– Вот она, грубая посадка, – говорил Фридхоф Майер и издавал шум тормозящих колес. – Ну, что ж, и такое бывает. Главное – что все живы.

Наблюдая за тем, как работает Фридхоф, Тая даже не пыталась скрыть своего восхищения. И ее восторженные слова всегда звучали так искренне, что в них не пролеживалось ни капли лести.

– Как вы так просто находите вены? – обычно говорила она. – Как будто раскаленной иглой в мягкое масло. Доктор, как это у вас так легко получается проводить блокады? Как здорово! А меня научите? А вы долго этому учились?..

Ко всем этим словам Фридхоф относился без особого смущения. Не зазнавался, но и не делал вид, что ему это мешает. Он смотрел в ее огромные глаза без дна и видел в них только детскую радость и безграничный энтузиазм. И именно это, как ни странно, забавляло его. Он по‑отцовски трепал ее по шапочке и ободрял:

– Придет время – и ты всему научишься.

– Не могу поверить, что я смогу помнить столько деталей одновременно, – отвечала Тая.

– Сможешь. Все мы так начинали. И тоже не верилось, что можно успевать одной парой рук расправлять провода, управлять аппаратом, держать маску, громко звать пациента, чтобы он дышал, и в эту же секунду слушать, как тикает аппарат, подключённый к другому пациенту, находящемуся за дверью в ожидании своей очереди. Вот почему наша профессия никогда не бывает скучной. Ну или почти никогда не бывает.

Тая понимающе улыбалась. Она поняла, что под словом «почти» Фридхоф подразумевал долгие и унылые операции на щитовидной железе. Обычно при таких операциях ничего особенного не происходит. Лицо пациента накрывают простынями, так что ничего нельзя увидеть даже при всём желании, и время тянется как резина. Так, по крайней мере, кажется, если сидеть на наркозе одному. Но теперь Фридхоф имел верную ученицу, и именно на эти скучные «щитовидные» операции приходилась львиная доля лекций. Вот почему именно эндокринные хирурги больше всех подшучивали над Фридхофом и Таей.

– Тая, а ты умеешь печь пироги? – спросил как‑то один ассистент хирурга во время операции.

– Доктор Майер любит сладкое, – поддержал его главный хирург.

– Да. Я умею, – с наивной простотой отвечала Тая, а потом поворачивалась к Майеру и говорила: – Я могу вам испечь что‑нибудь, если хотите.

И в эту секунду раздавались смешки, а Фридхоф оборачивался к Тае и как ни в чём не бывало говорил:

– Вот смотри, у нас упало давление. Что нужно делать в таком случае?