В плену ослиной шкуры

– Мы все так думаем, – поддакнула Гардулла и с грустью добавила: – Хотя Андреасу было очень непросто с ним прощаться. Да и нам будет без Фридхофа сложно. На нем всё держалось тут.

– Я бы на месте Андреаса даже ради дружбы не стала покрывать такое преступление, – сказала Агнесс и встала с места. – Но Андреас всегда был очень добрым человеком. Этим многие пользовались. Я уж точно знаю, я ведь с ним с самого основания этой клиники.

Агнесс положила стакан в посудомоечную машину. Разминая спину, она сделала несколько наклонов в стороны, потом вперед. Наконец, шумно выдохнув, она посмотрела на часы.

– Ну и денек выдался… – сказала она. – Работать некому. Я запарилась бегать из одной операционной в другую. Работать на два зала совсем не вдохновляет. Но что делать, если больше некому меня подменить.

Оливия тоже встала, вылила остатки кофе в раковину и сполоснула кружку под краном.

– Пойду тоже, – сказала она. – Мне там еще нужно еще кое‑какие письма отправить.

Оливия вышла из кухни, пересекла светлый коридор и вышла в просторное фойе, освещённое бирюзовыми лампочками. Медсестра Рита сидела за компьютером, резво клацая по клавиатуре.

– Звонили пациенты, – сказала Рита. – Уточняли время премедикации. Еще звонил доктор Вермельт из урологии. Как всегда, наговорил кучу слов, а потом меня же спросил, зачем он вообще звонил. Я связала его с шефом. Пусть сам с ним разбирается, а то доктор Вермельт в своем репертуаре: ничего не разберешь из его слов.

Рита, как серна, легко вышла из‑за стола. Ее еще совсем молодая и гибкая фигура двигалась с особой грацией. Рите можно было дать не больше тридцати трех лет. Все знали, что раньше она танцевала в кордебалете. А после двадцати семи лет переучилась на медсестру и с тех пор в театр даже как зритель не желает соваться. На первый взгляд она казалась такой же болтливой интриганкой, которая так же, как и все, любила почесать языком на перерывах. Но чем больше Оливия с ней общалась, тем больше замечала, что Рита многим отличалась от остальных медсестер. Самое главное ее отличие было в том, что она при Оливии совсем не поддерживала слухи о Тае. Каждый раз, когда снова поднимался разговор о краденых часах, Рита молча удалялась. Даже в этот раз Оливия догадалась, почему Рита вышла заменить ее. Потому что ее перерыв совпал с перерывом Агнесс и Гардуллы. А те, как ни странно, всё еще продолжали говорить об угасающем скандале, обвиняя Таю в воровстве и подлости.

– Я тут всё записала. А этих пациентов даже внесла в компьютер, – сказала Рита, щелкая шариковой ручкой.

– Спасибо большое, – любезно ответила Оливия. – Иди попей кофе. Сейчас на кухне никого нет. Агнесс в шестой палате проверяет пациентку, а Гардулла в третьей операционной.

– Понятно. Тогда можно спокойно попить кофе, – Рита многозначительно улыбнулась.

– Эти разговоры о часах и о Тае прямо не прекращаются, – сказала Оливия.

Закатив глаза, Рита вздохнула.

– Как они надоели, если честно. Уже пора бы всё забыть, – сказала она.

– Но, видимо, госпожа Воронкова их сильно обидела.

– Даже если и обидела, поделом им. Эти двое возомнили о себе невесть что. Думают, что если они работают тут давно, то всё им позволено. Мне, признаться, тоже сначала не понравилась Тая, но потом я поняла, что она не такая она уж и плохая. Просто немного дерзкая. Но дерзит она всегда по делу. Она, в отличие от вежливых лицемеров, не станет улыбаться в лицо, а за спиной вести козни. Как есть, так и говорит. А мы ведь привыкли, что быть вежливым куда важнее, чем искренним, вот и судим людей, которые поступают иначе. Таково мышление большинства немцев и швейцарцев.

– Ты говоришь так, как будто ты к ним не относишься, – улыбнулась Оливия.

– Может быть, и не отношусь. Я ведь тоже переехала сюда из России. Мои родители дома всегда говорят на русском. И хотя я уже тут пошла в школу, но всё равно русский язык более или менее понимаю. Так что я знаю, почему в тот день Тая так орала на Агнесс. Она сначала пыталась объясниться на немецком, но сама понимаешь, как это сложно, особенно когда эмоции захлестывают. Я всё слышала и поэтому знаю, в чём дело. А эта Гардулла ни слова не поняла из того, что Тая сказала на русском в адрес Агнесс, и поэтому теперь треплет невесть что, – тут Рита спохватилась и замахала рукой. – Но меня, если честно, это не касается. Я иногда тоже говорю много лишнего. Ладно, пойду.

Оливия не стала ее задерживать, хотя теперь ей было невыносимо любопытно, из‑за чего же разгорелся весь этот сыр‑бор между Агнесс и Таей. Так что под вечер Оливия ненавязчиво снова обратилась к Рите.

Оливия посмотрела на часы и как бы невзначай спросила:

– А ты на машине или на метро?

– На метро, – ответила Рита.

– Здорово. Давай вместе пройдемся до станции? Я в этом городе еще плохо ориентируюсь, а здешнее метро для меня вообще целый лабиринт. Ты могла бы мне объяснить, как это всё функционирует?

– Без проблем. Пойдем вместе, я тебе всё расскажу.

Путь оказался достаточно длинным. Рита без всяких подозрений рассказала Оливии всё, чтобы та могла вечером продолжить свою книгу.

 

«Тая стояла в предоперационной, робко прижимаясь к наркозному аппарату. За дверью сновал во все стороны персонал в светло‑зелёных костюмах. На мгновение Тае померещилось, что она попала в сумасшедший муравейник. Было только половина восьмого, а все носились как угорелые. Никто на нее не обращал внимания. Пациент уже лежал на операционном столе, и медсестра Рита ловко подключала к нему кабель за кабелем, громко поясняя пациенту каждое свое действие.

– Это ЭКГ‑монитор, – внятно сказала она, прикрепляя последний зеленый электрод под его левой грудью. – Давайте сюда ваш палец. Это для того, чтобы мы могли проследить, как активно вы дышите. Вот посмотрите сюда, – она указала на монитор, где замигали голубые зигзаги. – Ничего не бойтесь. Дышите глубоко. Доктор уже скоро придет. Сейчас вашей руке будет немного холодно и мокро. Это дезинфицирующее средство. Не пугайтесь. Мне нужно поставить вам венозный катетер и подключить к вам систему, по которой вам будут подаваться анестетики и другие медикаменты. Зажмите кулачок. Сейчас будет неприятно. Готовы? Вдох. Всё‑всё. Я закончила, больно больше не будет. Можете расслабить кулачок. А вот и наш доктор.

Тая обернулась. На пороге выросла высокая крепкая мужская фигура. Фридхоф подмигнул Тае глазами. За короткое время пребывания в клинике Тая заметила, что весь персонал так приветствует друг друга в операционной, так как глаза – единственное, что остается неприкрытым на всём лице. Сначала Тае было непривычно, когда каждый проходящий мимо рослый медбрат или темноглазый хирург мигал ей глазами. На ее родине обычно это знак флирта или неоднозначных намеков, а здесь это просто приветствие и ничего больше.

– Ты уже здесь? – сказал Фридхоф, переступая за порог и задвигая за собой дверь.

Он подошел к столику. Пошуршав протоколом, Фридхоф что‑то пробубнил себе под нос и жестом позвал к себе Таю.