Ведьмин дом

Родители не сильно изменились за год, который не помню. Даже мама не сменила причёску. А может и меняла, но вернула прежнюю.

 

Заболела голова.

– Я курю! – твёрдо заявила я, пропустив мимо ушей речь отца.

 

– Нет, сладкая булочка, не куришь, – сложилось впечатление, будто мама заплачет из‑за несправедливости в лице курящей дочери.

 

– Значит, теперь курю. – я громко вдохнула и плюхнулась спиной на подушку. – Нэйт. Где взять сигареты? И где я могу покурить? И в какой мы больнице? – вот глупая, не удосужилась приглядеться к бейджику на халате доктора.

 

– Больница Святой Марии. Курить я тебе не разрешаю. Выпишу, отправлю домой и там делай, что пожелаешь, но не здесь…

 

– Боже милостивый! – голос Жужу, как звон сотни колоколов оглушил присутствующих. – Девочки, она очнулась!

 

И в палату ворвалось три вихря.

 

– Рири!

 

Поскольку Оли была самой плаксивой особой из всех жителей Великобритании, она, естественно рыдала и первой кинулась ко мне, но ее остановил доктор.

 

– Что за беспредел? Тут больница, а не паб! – у доктора Нэйта раздулись из без того широкие ноздри.

 

– Но… – начала Энн, – Мама Кэт сказала, что Кира очнулась. Мы подумали…

– Всем выйти из палаты, кроме четы Эллингтон. Простите, девушки, но сейчас не время для празднования, – доктор пригрозил моим подругам пальчиком, словно они нашкодившие малышки.

 

– Почему? С Рири что‑то не так? – у Жужу вытянулось лицо, а папа подталкивал троих к выходу.

 

– Рири, – жалобно простонала Оли, но дверь захлопнулась у её носа.

 

– Тебе требуется отдых, Кира. Месяц в коме – это не шутки. Я вернусь, а пока побудь с родителями. Скоро придут медсестры и отвезут тебя на анализы. А пока отдыхай, – доктор Янг махнул мне и вышел в коридор, откуда доносились крики трех девушек.

 

– Мама, – позвала я, и приметила тень печали на её лице. Тень, которая оставила глубокий шрам.

За толстым слоем тонального крема проглядывались синяки под глазами из‑за бессонных ночей. Появились новые морщинки, что исполосовали уголки опустившихся губ. Некогда горящие, озорные, живые, синие, как глубина океана глаза, потускнели и собрали в себе мрак кошмаров наяву.

 

Мама похудела. Шифоновая сиреневая кофта, некогда облегающая пышную грудь и тонкую талию, висела на ней, как на вешалке. Несмотря на привычный гордый вид, мама поникла, как цветы, простоявшие в вазе без воды. Не могу представить, что она пережила, пока я находилась в коме. Мне хорошо, я ничего не помнила, а она видела меня каждый день. Каждый божий день умывалась слезами и боялась, что я не очнусь. Месяц в коме – это много. Иногда люди не посыпались.

 

– Что моя девочка? – мама опустилась на кресло и тяжело вздохнула, вытирая очередную слезинку.

– Что со мной случилось? – я вдруг почувствовала, словно мне пять лет и прошу родителей объяснить непонятное слово.

 

– Кристофер, – мама указала отцу на стул. Она взяла его и меня за руки. – Давай ты, я не в состоянии, – она расплакалась, я погладила её ладонь.

 

– Пчёлка, я постарел лет на десять, – отец сжал переносицу.

Он не врал. Я помнила отца молодым мужчиной сорока четырёх лет. Вечно весёлый. Он обожал придумывать сомнительные анекдоты, которые смешили только его, но не окружающих. Папа умел придать несовершенному совершенный вид, и не знаю, как ему это удавалось. Я ненавидела овсянку, а отец украшал её так, что я не замечала отвратительный вкус, лишь любовалась творением. Он ни разу в жизни ни кричал на меня, даже если устраивала хаос на пустом месте.

 

Сейчас отец походил на старика с мутными ржавыми глазами, что были песочными, такими же, как у меня. Здоровый цвет лица сменился на болезненно бледный. На роскошных каштановых волосах появилась седина. Разрослась щетина, которую он не любил. Я и подумать не могла, что люди способны стареть за столь короткий промежуток времени.

Отца уважали все. Он заслужил уважение, во‑первых, потому что богатый, во‑вторых, потому что порядочный. Папа был в меру скромный, умел молчать, но в то же время не наступал на горло гордости. Однако ни с матерью. Главное – отец являлся сильным человеком. Он не любил намёки, предпочитал конкретику. Не выносил открытую слащавую лесть. Чувствовал чужую ложь на каком‑то космическом уровне и использовал её в своих целях, как ловкий трюкач.

 

– Ах, папа! – я провела рукой по его щеке, и острые волоски ущипнули кожу.

 

– Это было ужасно, пчёлка. Ты возвращалась домой, но машину занесло, и та врезалась в дерево. Нам позвонили и сообщили об аварии. А дальше все как в тумане, – он говорил, мама плакала, а я пыталась вспомнить хоть что‑то. – Ты не приходила в себя и впала в кому, – мама протянула папе платок.

 

– Откуда я возвращалась? Я была одна? Где случилась авария? – вопросы разрывали усталый мозг на куски.

– Встречалась с девочками, – ответила мама. – Авария случилась рядом с этой больницей. Ты была одна, – она потупила взгляд, будто утаивала нечто важное. Я насторожилась.