Ветер сулит бурю
Он без большого труда различил лицо своей невестки. Волосы у нее были каштановые, зачесанные назад от узкого лица и собранные на затылке в узел. «Узкое лицо и вдруг ни с того ни с сего квадратный подбородок», – подумал он. Нос орлиный, брови прямые. Она была высокая и держалась прямо. На голове у нее не проглядывало ни одного седого волоска, и ни вылинявшая коричневая блуза, заткнутая в грубую красную юбку, ни парусиновый передник, надетый поверх всего этого, не могли скрыть ее стройной фигуры. «Еще успеет поседеть», – подумал дед.
– Так вот ты где! – сказала она, и дед подумал, что голос у нее пренеприятный. Она давно утратила легкую картавость, свойственную мягкому коннемарскому[1] говору.
– Да вот он, целехонек, – сказал дед. – Я увидел, как он свалился, и вытащил его.
– Могли бы покричать, – сказала она. – Могли бы покричать, тогда бы мы хоть знали, что он цел. А я‑то бежала высунув язык и все боялась, что прибегу, а он уж утоп. А Томми‑то! Томми‑то как перепугался! У него прямо сердечко вот‑вот выскочит. Вы посмотрите, он прямо как смерть бледный, – проговорила она, прижимая к своему переднику рукой, испорченной бесконечной стиркой, шмыгавшего носом сынишку.
– Еще бы не напугался, когда он сам его и спихнул.
– Не‑е, мама, это не я, – заверещал Томми, – я его не пихал. Он стукнул гусака, и гуси за нами погнались, и мы вместе побежали по лестнице, а Мико поскользнулся на этом, как его… ну, на зеленом, и свалился вниз.
– Правда, – сказал стоявший с ним рядом мальчишка, – мы с Туаки видели, как за ними гуси гнались. Ой‑е, и здорово же они их!
– Ну ладно, выходи‑ка, – сказала мать Мико голосом, не предвещавшим ничего хорошего. – Я тебе покажу!
– А мой гусак? – раздался сзади них скрипучий голос.
Опираясь о кривую палку, вся согнувшись, женщина проталкивалась вперед. Заметно было, как столпившиеся ребятишки почтительно расступились перед ней, потому что кто же не знал, что она ведьма? У нее был нос крючком. Красный платок она завязывала под подбородком.
– А мой гусак? – повторила она. – Одна была у меня, у несчастной вдовы, опора, так и то не пожалели. И лежит он теперь, протянув ноженьки, как покойничек, и что же будут делать мои бедные гусыни без своего вожака, коли он околеет? А я‑то как проживу без своих гусей, и где мне достать другого гусака? Ах ты, бесово отродье, ах ты, поганец, вот погоди, доберусь я до тебя, перетяну тебя как следует палкой по заднице, и никакая мамка тебя не спасет!
– Ну ладно, вылазь, Мико, хватит этого, – сказала мать.
Мико стоял и поглядывал на них исподлобья, заложив руки за спину. Лоб у него был низкий, брови, уже темные и густые, резко вырисовывались над глазами. Карие это были глаза, только сейчас от растерянности он опустил их, так что не видно было, какие они милые. Волосенки начали просыхать и поднялись пушистым ореолом. Родимое пятно резко выделялось на белой коже.
– Я только стукнул гусака, потому что он хотел щипаться, – сказал Мико.
– Эй, Бидди Би, Бидди Би! – загалдели ребятишки. – Смотри, гусак‑то очухался!
Это отвлекло всеобщее внимание от баркаса. Все головы повернулись в сторону луга.
– Ох, слава тебе Господи, и впрямь ведь! – сказала Бидди Би, поднимая руку, в которой держала палку. – Поднялся‑таки мой гусак. Только ты не думай, я про тебя не забыла, – повернулась она снова к Мико, – ты, малолетний убийца! Да чего от тебя ожидать‑то? Что из тебя могло хорошего получиться? Кто твои родители? Мать твоя – какая‑то пришлая девка из Коннемары, а отец? Подумаешь тоже, житель Кладдаха[2] выискался. Да давно ли его дед сюда приехал?
– А ну, заткни свой поганый рот! – сказала мать Мико воинственно.
– И не подумаю! – взвизгнула Бидди Би. – И держитесь‑ка вы лучше подальше от меня и от моего имущества, слышите? А то прокляну я вас всех своим вдовьим проклятьем. И если это ваше отродье еще подойдет к моим гусям ближе чем на сто метров, я из него кишки выпущу. Помяните мое слово. – И с последними словами она удалилась.
Лицо матери Мико покраснело от подавленного гнева. Она нагнулась и в сердцах оттрепала за ухо какого‑то сопливого мальчишку.
– Подслушиваешь? А ну, пошли вон! – рассердилась она. – Всюду вам обязательно нос свой совать, прямо шагу из дому ступить нельзя. Все‑то вам надо поглядеть, все подслушать, а потом докладывать. Пошли вон, пока у меня терпенье не лопнуло!
И ребятишки стремительно отступили, а пострадавший взвизгнул, как недорезанный поросенок, и, взметнув подолом красной юбки, опрометью помчался к своему дому, оглашая окрестности душераздирающими воплями.
– Вылазь сейчас же, Мико! – Она опять нагнулась к нему.
– Ступай, Делия, – сказал дед спокойным голосом. – Сейчас я его сам приведу. Говорю тебе, никакого вреда ему не приключилось. Я его вытер, а сейчас он еще на солнышке погреется, и я его приведу.
Он спокойно взглянул вверх на злое, встревоженное лицо. В глазах у него светилась решимость: при случае дед мог быть очень тверд.
– Только это его не спасет! – бросила она, уходя. – Я его проучу, как нас позорить и пугать брата до полусмерти.
И вот она ушла, и все они ушли, и снова на берегу воцарился мир.
– Она меня будет бить, деда? – нарушил тишину Мико.
– Кто знает, Мико, – сказал дед. – Может, мы еще как‑нибудь и отбрехаемся. Пока что дадим ей время поостыть немного. – И он подмигнул ребенку ярким голубым глазом.
Мико широко улыбнулся ему в ответ.
«Какая жалость, что пятно его так портит. Если бы не это, он тоже был бы парень хоть куда. И глаза‑то у него карие, хорошие, и скуластому лицу материнский подбородок идет куда больше, чем ей самой. Нос, правда, слегка подгулял». Дед находил, что нос у Мико в общем похож на отцовский – тоже большой, только на нем будто кто‑то посидел. Но потом решил, что такому большому лицу, как у Мико, пожалуй, как раз подходит приплюснутый нос. «В отца будет, рослый», – решил он. «Хорошо, что глаза у него спокойные, – еще подумал он. – Потому что ему понадобится большой запас спокойствия к тому времени, как он начнет смотреться в зеркало. Да уж, неисповедимы пути Господни, – размышлял он, сворачивая у кормы баркаса толстый просмоленный канат. – Чего он только с людьми не делает! И зачем ему понадобилось посадить такое страшное пятно на лицо ребенка?»
[1] Коннемара – географическая область в графстве Голуэй на западе Ирландии (провинция Коннахт). В основном торфяные болота, озера и невысокие горы. Важнейший город – Клифден. (Здесь и далее примеч. ред.)
[2] Кладдах – одна из старейших рыбацких деревень Ирландии, сейчас является западным пригородом города Голуэй в графстве Голуэй. Первые упоминания о Кладдахе относятся к временам принятия христианства в V в.
