Вкус долины смерти

Вивьен заплакала, и никто не мог ни увидеть, ни услышать её стоны. Гадкое чувство было накануне, перед смертью, я чувствовала её костями, а сейчас – пустота, выедающая все внутренности, как червь. Папа приносил мне плеер, книги, Докери существовал рядом в маленькой комнате, а я сидела, читала, чувствовала себя похороненной заживо. Меня пока не ругали и это хорошо хоть. Папа даже успел написать мне записку, что спрашивает, а не уехать нам на мою родину, остров Мэн. Я ответила, что пока не надо.

– Спасибо за всё, что ты сделал, – она произнесла Докери, когда он осторожно, скромно ощупывал швы на руке и бедре.

– Это моя обязанность помочь тебе, – произнёс он, – Мистер Киршнер про тебя рассказал. Что у вас здесь каратели иногда приезжают.

– Надо бороться за право быть свободным. Это наша территория.

– Они остались в живых.

Меня прожгла ненависть, сдавила все внутренности.

– Это ещё не конец, Док. Готовь бинты и жгуты, я чувствую это начало настоящей кампании против нас. Они причинили мне только физическую боль. Я же монстр, живущий среди живых. Я вольна только ненавидеть.

– Мне Эдриан говорил про твои порывы. Не правильно поступаешь.

Мы говорили с Докери обо всем, о чем только могут говорить отчаявшиеся вампиры. Я вспомнила про медицину, мы долго спорили о необходимости хирургического вмешательства для больного шизофренией. Докери ищет гуманных путей, и считает лоботомию варварским методом.

– Вы не похожи на простых американцев, в вас прослеживается…

– Что – то европейское? – подхватила я, он кивнул, – Мы американские хорваты. Из такой маленькой восточно‑европейской страны.

– Я знаю, – сказал Докери.

– Но мы не просто американские хорваты‑иммигранты, мы образованные хорватские иммигранты, живём уже второй десяток в этой пустоши.

Он чуть не улыбнулся. Юмор у Докери был довольно сухой, как у многих англичан, но мне он был по душе. Меня больше всего волновало, что тело изуродовано, эти раны похоже никогда не затянутся. Он больше вопросов не задавал. Всё что мы европейцы, как и он, его обрадовало. Докери всю жизнь жил в Европе.

Как я узнала, он родился в маленькой деревне во Франции. Родители его были аристократы, но потеряли всё, когда нагрянул кризис. Рано умерли, оставив его одного родственникам, которые мало уделяли вниманию мальчику, он занялся самообразование, познал все ужасы местных больниц, получил хорошую стипендию и, недолго думая, потратил все деньги на переезд в Лондон. Деньги на учёбу было недостаточно, работа, упорство, практика, рекомендация старого врача, у которого он работал – и скоро его самая заветная мечта сбылась, он поступил в Оксфорд на факультет «Общей биологии». И как он мне сам сказал, больше из стен университета не выходил.

– Как ты стал вампиром?

– Я работал в больнице – этим всё сказано.

Какой он неразговорчивый! Теперь придётся мне всё самой домысливать, но тот факт, что в Оксфорде учился вампир, волновал моё сознание. С Докери очень тяжело общаться в смысле того, что он говорит тогда, когда сам хочет. Пока она лежала, ей удалось собрать всё воедино, все обрывки слов и наши догадки. Деньги на оборудование и опыты у него были, а потом какой‑то вампир заинтересовался этим. В Лондоне жить стало небезопасно, и его прислали к нам. Друзей он там себе не нашёл, он по жизни, так сказать «волк‑одиночка». Эта встреча уж никак не могла быть случайно. Док преодолел свою стеснительность, осознав, что хоть в чем‑то мы похожи, и уже мог запросто что‑то спросить.

– Ты странная, – начал он, – тебя описывают как хладнокровную убийцу и человеконенавистницу, которая запросто может раздавить и уничтожить.

– А я выгляжу весьма дружелюбной? Ты не видел меня в схватке. Нет, я просто не стараюсь зацикливаться на плохом, и эта кровь, и внутренности – рано или поздно всё надоедает, и хочется одного – в лоно семьи. Посмотри, что они сделали со мной. Как вам удалось спасти меня?

Докери пожал плечами, а потом сказал:

– У тебя чип вживлен в ногу.

С вопросами, зачем чип в ноге, надо обращаться к Эдриану, он притворяется, что следит за моей безопасностью, и это у него весьма получается.

– Да, Док. Это было год назад, а я думала, что это шутка. Шериф спрашивал у папы. Можно мне зеркало, я не знаю, сколько дней уже себя не видела?

Но тут Докери замотал головой. Он встревожился и с опаской посмотрел на занавешенное зеркало.

– Что? Лицо? – завопила я.

– Не, лицо как раз на месте.

Неужели, он сделал из меня Франкенштейна? Всё же я потребовала зеркало и увидела страшную картину: швы на ноге, руке, бедре. Докери, конечно, хорошо зашивает, но эти раны оказались такими глубокими и безобразными, что получилось то, что я вижу. Никаких коротких платье и топов, я буду ходить, как монашка, в длинных юбках!

– Ублюдки! Я их по стенке размажу, кишки их пляску смерти на потолке устроят, – спокойно сказала я, зловеще улыбнувшись так, что Док поверил моим пожелания скорейшей погибели.

Дни тянулись неимоверно медленно, я вычитала уже не одну книгу про медицину, которую недавно купила Докери, продекларировала пару куплетов из «Макбета» – самого любимого произведения Шекспира, и, разозлившись, стала дочитывать «Заводного апельсина» Э. Бёрджесса. Мне ничего не надо было, всё что есть – у меня в руках. После этой трагедий, перевернувшей привычный мир в моей голове, Дэмиен ни разу не позвонил, ни написал сообщение после того, как я, злая, выгнала его.

Может, он и приходил, и трещал с отцом, и смотрел матч. По‑детски глупо и обидно, я положилась на него слишком сильно, и позволила разорвать моё сердце на маленькие кусочки. Докери переносил день и ночь в своём гробу, так странно, но большую часть своего времени он пребывает вне пространства, сейчас, правда, мы с ним чаще говорим о том, о сём. Он приучает обуревать жажду, питаться синтетикой, я противилась, я сейчас поддаюсь, потому что по‑другому уже не выжить. Когда тебе больно, семья хочет окутать заботой, что‑то спрашивают. Эдриан сидит с кроссвордом. Я превращаюсь в маленького ребёнка, и все дела переложены на плечи моего родителя. Эдриан хорошо знает меня, что надо отвлечь, а то я буду разрабатывать и днём, и ночью изощренный план мести.

– Я думал, что потерял тебя…как и маму.

– Только не приписывай сюда маму! Скажи «спасибо» чипу, – сказала я недовольно, – Только не начинай! Эй, я жива! Почему все считают, что мне надо страдать, а я жить хочу. И не надо у Дока это же спрашивать. У меня посттравматический синдром в самой лёгкой форме. Не ходи на собрания, все это чушь по защите. Я приду и им такое там расскажу, что клыки выпадут! – закричала я, ор обычно действовал на папу.

Эдриан, покачав головой, ушёл. Докери имел обыкновение не стоять во время нашего разговора, а уходил себе в комнату.

– Через 3 дня, можешь переезжать наверх.