Влюбленные женщины
– Да, хотел бы, – повторил Джеральд.
– Это не имеет никакого значения, – упорствовал Беркин.
– Ты постоянно так говоришь, – сказал несколько озадаченный Джеральд, с нежностью глядя на лицо лежащего мужчины.
– Так оно и есть, – отозвался Беркин.
– Но она была со мной так мила…
– Кесарево – жене кесаря, – проговорил Беркин, отворачиваясь. Ему казалось, что Джеральду просто хочется поболтать. – Иди спать, ты меня утомил, уже поздно, – прибавил он.
– Хочется, чтобы ты сказал мне нечто, что имело бы значение, – сказал Джеральд, не сводя глаз с лица друга и словно чего‑то выжидая. Однако Беркин не смотрел на него.
– Ладно, спи. – Джеральд с нежностью коснулся плеча мужчины и вышел из комнаты.
Утром, проснувшись и услышав, что Беркин зашевелился в своей комнате, Джеральд прокричал:
– И все же я должен заплатить Минетте.
– Господи, да не будь ты таким педантом. Закрой этот счет в своей душе, если хочешь. Ведь именно там он напоминает о себе.
– Откуда тебе это известно?
– Потому что я знаю тебя.
Джеральд немного подумал.
– Мне кажется, таким женщинам, как Минетта, правильнее платить.
– А любовниц правильнее содержать. А с женами правильнее жить под одной крышей. Integer vitae scelerisque purus[1], – сказал Беркин.
– К чему это ехидство? – заметил Джеральд.
– Надоело. Твои грешки меня не волнуют.
– Хорошо. Но меня‑то волнуют.
День опять выдался солнечный. Вошла горничная, принесла воды и раздвинула шторы. Сидя в постели, Беркин с удовольствием, бездумно смотрел на зеленеющий парк – тот выглядел заброшенным и романтичным, будто перенесенный из прошлого. Как красиво, безупречно, законченно, как совершенно все, пришедшее из прошлого, – думал Беркин, – прекрасного, славного прошлого, – этот дом, мирный и величественный парк, столетиями погруженный в спокойный сон. И в то же время какая ловушка, какой обман таится в красоте этих мирных вещей: Бредэлби на самом деле – ужасная мрачная тюрьма, а этот покой – невыносимая пытка одиночного заключения. И все же лучше жить здесь, чем участвовать в грязных конфликтах современной жизни. Если б было возможно создавать будущее в соответствии с влечениями сердца, внести в него хотя бы не много чистой истины, сделать попытку приложить простые истины к жизни – вот чего постоянно просила душа.
– Уж не знаю, что, ты считаешь, должно меня волновать, – донесся голос Джеральда из его комнаты. – Минетта – не должна, шахты – тоже, и все остальное в придачу.
– Да все, что угодно, Джеральд. Просто меня это не интересует, – сказал Беркин.
– И что же мне делать? – раздался голос Джеральда.
– Что хочешь! А что делать мне?
Джеральд молчал, и Беркин понимал, что тот думает.
– Черт меня подери, если я знаю, – добродушно отозвался Джеральд.
– Видишь ли, – сказал Беркин, – часть тебя хочет Минетту, и ничего, кроме нее, другая – управлять шахтами, заниматься бизнесом и ничем больше – в этом ты весь, в раздрызге…
– А еще одна часть хочет чего‑то другого, – произнес Джеральд необычно тихим и искренним голосом.
– И чего же? – спросил удивленный Беркин.
– Я надеялся, что ты мне скажешь, – ответил Джеральд.
Воцарилось молчание.
– Как я могу сказать – я и свой путь не могу отыскать, не то что твой. Но ты можешь жениться, – нашелся Беркин.
– На ком? На Минетте? – спросил Джеральд.
– А почему нет? – Беркин встал и подошел к окну.
– Вижу, ты считаешь женитьбу панацеей. Но тогда почему не испробовал на себе? Ты сам основательно болен.
– Согласен, – сказал Беркин. – Но я пойду напрямик.
– Ты имеешь в виду женитьбу?
– Да, – упрямо подтвердил Беркин.
– И нет, – прибавил Джеральд. – Нет, нет, нет, дружище.
Снова воцарилось молчание, в нем ощущалась напряженная враждебность. Они всегда сохраняли дистанцию между собой, дорожа свободой, не желая быть связанными дружескими обязательствами. И все же их непонятным образом тянуло друг к другу.
– Salvator femininus[2], – насмешливо произнес Джеральд.
– А почему бы нет? – сказал Беркин.
– Никаких возражений, если это поможет. А на ком ты хочешь жениться?
– На женщине.
– Уже неплохо, – сказал Джеральд.
Беркин и Джеральд последними вышли к завтраку. Гермиона же любила, чтобы все вставали рано, страдая при мысли, что ее день может сократиться, – она не хотела обкрадывать себя. Гермиона словно брала время за горло, выдавливая из него свою жизнь. Утром она была бледная и мрачная, как будто о ней забыли. Но в ней все равно чувствовалась сила, воля никогда ее не покидала. Молодые люди, войдя в столовую, сразу же почувствовали напряжение в атмосфере.
Подняв голову, Гермиона произнесла нараспев:
– Доброе утро! Хорошо спали? Я очень рада.
И отвернулась, не дожидаясь ответа. Беркин, прекрасно ее знающий, понял, что она решила его не замечать.
– Берите что хотите с сервировочного стола, – сказал Александр голосом, в котором слышались недовольные нотки. – Надеюсь, еда еще не остыла. О Боже! Руперт, выключи, пожалуйста, огонь под блюдами. Спасибо.
[1] Беспорочной и безукоризненной жизнью (лат.) – цитата из Горация.
[2] Спаситель жен (лат.).
