Во власти Великого Архитектора

– Один мой знакомый ученый на этот счет вот что сказал: «Человеческая душа соткана из материи самой Вселенной и существовала еще до начала времен. И лишь в момент смерти она возвращается в родную Альма‑матер, где и пребывает вечно». Не знаю, насколько это возможно, но ведь не зря люди в древности уделяли столько внимания астрономии.

– То есть вы полагаете, что за пределами нашей планеты все еще есть высший разум? Или другая жизнь? – подойдя к окну, Лисса продолжила. – Космос… Он такой большой, а мы на самом деле так мало о нем знаем… – она пожала плечами, загадочно глядя на небо.

– Я знаю одно: правда у каждого своя. И, кстати, о правде… Питер верил, что рано или поздно сделает важное открытие. Он всегда знал, где искать. И, видимо, уже почти подобрался…

– Так давайте и мы доберемся! – с вызовом выпалила девушка, возвращаясь к столу. – Ночью, когда я думала, что уже все закончила, то наткнулась еще на одно письмо. Единственное, не пойму, о чем говорится в этом абзаце.

– Дай‑ка взгляну, – я сосредоточенно потер переносицу.

– Вот здесь, – указала она на фразу «angelicos testes Christi». – Какое‑то очень редкое словосочетание. Мне оно точно никогда не встречалось. Может, поискать в словаре?

– Не надо, не стоит… Я знаю, что оно значит. Angelicos testes Christi переводится как плащаница. Еще ее называют погребальным полотном. Если не ошибаюсь, последние четыреста лет она находится в Италии.

– В храме святого Иоанна Крестителя?

– Это тоже отмечено на карте? – догадался я.

Лисса кивнула.

– Католическая церковь считает Туринскую плащаницу, в которую было завернуто тело Иисуса, подлинной, – ответил я на ее немой вопрос.

– А вы так не считаете? – вкрадчиво переспросила она и смешно поморщила нос.

– Как ты уже поняла, я прагматик, поэтому привык во всем убеждаться на собственном опыте.

– Наверное, мне тоже стоит придерживаться такой философии, – хмыкнула самодовольно дочь Беккера. – И все же отец слишком самонадеян, если решился в такое ввязаться. А что насчет подлинности плащаницы? – развела руками она.

– Скажем так, мировые эксперты не первый десяток лет спорят о достоверности ее происхождения. Однако несомненно, это настоящее чудо, возникновение которого до сих пор никто не может объяснить.

– Хотела бы я на нее взглянуть. А как насчет этого? – вырвала у меня из рук листок девушка, чтобы прочесть следующий абзац. – «Sancti grail» – это же никак иначе Святой Грааль! – произнесли мы одновременно.

– Разве он существует? – склонив голову набок, она взглянула на меня, почти не моргая.

– К сожалению, и по сей день точно не ясно, что стоит воспринимать за истинный артефакт. Если в кельтских и нормандских легендах он трактуется как чаша, то в некоторых средневековых произведениях его описывают как некую драгоценную реликвию. Однако Католическая церковь признает именно тот Грааль, что хранится в Валенсии, в Кафедральном соборе. Посмотрим, обозначил ли Питер его на карте, – и мы с Лиссой буквально столкнулись лбами, спеша вновь изучить схему.

– Действительно, вот он, в Испании, – указала девушка на план местности. – Испивший из чаши получит прощение грехов и вечную жизнь, – задумчиво сказала она и расплылась в мечтательной улыбке.

– В некоторых версиях Святой Грааль часто используется в переносном смысле как обозначение какой‑либо заветной цели, недосягаемой или труднодостижимой, – тяжело сглотнул я.

Лисса выглядела потрясенной. Ее глаза вспыхнули догадкой, а затем взгляд скользнул снова по карте, остановившись там, где Беккер отметил Израиль.

– Что же тогда находится в Иерусалиме? – непонимающе поинтересовалась она.

Этот вопрос застал меня врасплох, и я не знал, что ответить.

– Считается, что первая масонская ложа была создана при Храме царя Соломона, – предположил я первое, что пришло мне на ум. – Согласно легенде, возникновение тайного общества восходит к временам его правления.

– А что насчет этих знаков? – подалась девушка вперед, указывая на лист в верхнем правом углу.

Ее пыл и любознательность вновь заставили меня растеряться.

– Многие символы позаимствованы масонами из разных религиозных традиций – в основном из Древнего Египта, иудаизма и христианства, – пояснил я. – Эти астрономические изображения нередко встречаются в современных храмах.

– Неужели отец вынужден скрываться от религиозных фанатиков? – скрестив руки на груди, поежилась Лисса.

Я опустил взгляд и на внутренней стороне левой кисти нащупал вытатуированный черный символ – четырехлистник. Его история уходила корнями в Средневековье, а смысл был понятен лишь мне.

– Да, – бесцветно ответил я, горько вздохнув, стараясь скрыть бурю, разрывавшую меня изнутри.

– А как насчет Моцарта и Гёте? – спросила она, добравшись до последней страницы блокнота, которую я хотел утаить. – Как они со всем этим связаны?

– Пока не могу сказать, – прохрипел я, отбирая личную вещь лучшего друга.

Собственный голос мне показался чужим. Я подскочил с места и начал метаться по комнате. Мне нужно было время, чтобы подумать.

– Пожалуй, на сегодня достаточно, – рявкнул я.

Девушка посмотрела на меня с недоумением.

– Ты проделала колоссальную работу, – благодарно приобнял я ее, чуть смягчившись. – Теперь нам нужно отыскать твоего отца. Но перед этим тебе следует отдохнуть, – словно оправдываясь, выдавил я из себя.

– Да, пора бы уже с этим заканчивать, – насупилась Лисса, бросая недовольный взгляд на бумаги. – Тем более, не хотелось бы заставлять волноваться Сюзетту.

– Ты права, так будет лучше. Буду ждать тебя завтра. Возможно, Питер вскоре свяжется с кем‑то из нас, – добавил я отстраненно. – Поэтому лучше, чтобы ты была дома.

Когда дочь Беккера ушла, я вновь задумался о том, как моему другу удалось раздобыть столь ценные документы. Особенно не давало покоя, каким образом у него оказалась переписка Моцарта и Гёте.

В целях безопасности я не стал показывать письма Лиссе, решив сначала разобраться во всем самостоятельно. Но, перечитывая их снова и снова, я все яснее понимал, что в одиночку сложную шифровку не разгадать. Здесь нужен был специалист.

Я посмотрел на часы и ужаснулся: было уже давно за полночь. Я решил отложить все заботы на завтра, но сон все не шел. Меня неотступно тревожила мысль: где мой товарищ и как скоро он даст о себе знать?

 

 

 

Глава 4