Взаправдашняя жизнь

– Вы это бросьте вашу блатынь‑латынь. О какой славе говорите – 12 выговоров, постоянно пьяный являетесь в культурное учреждение. Давно пора было вас выгнать. – Еще недавно она возглавляла один из центральных рынков Ташкента, поэтому отличалась крутым нравом и непреклонным чувством собственной правоты.

– Извольте заткнуться, – интеллигентно попрощался с ней Шиш и поплелся на свободу.

Шура пил не больше нашего. Но в пролонгированный запой впервые ушел лишь после развала СССР. Если накануне кое‑кто из нас каркал, что империи должны обязательно распасться, то большинство все же было опечалено – не таких перемен мы желали, обрушившихся на страну. Но Шура воспринял это болезненнее всех – как предательство и затаил смертельную обиду на всех «революционеров», которую от безысходности пытался растворять водкой. Перестал смотреть телевизор, читать газеты и даже книги – всё опротивело. Несмотря на запои, Шура их предпочитал называть по старинке болезнью души, он ни разу не срывал спектакли. Но и в театре начались перемены – сменилось руководство, исчез партком, а вместе с ним и профком, который возглавлял наш друг. Из уважаемого профбосса, обеспечивавшего весь коллектив продуктами в самые дефицитные годы, он был разжалован в рядовые актеры и стал уязвим – посыпались выговоры, наветы, огорчения. А те, кто вчера еще искал его расположения в надежде на лишнюю баночку икры или бутылку оливкового масла, перестали замечать.

– Удивляешь меня, наивная ты душа, четыре десятка разменял, а все еще веришь в людскую добродетель. Это такая же редкость, как и хорошая водка, – увещал Шиша один из ближайших друзей Володя Голубев, глотая вконец повсеместно

испортившуюся в те годы 40‑градусную жидкость. В его кабинете в редакции газеты «Правда Востока» по традиции в беде и радости собиралась их общие приятели.

– Они же, гады, умеют так маскироваться, что не отличишь, думаешь, хороший, а он дрянь, – пьяно кивал, чокаясь, Шура собутыльнику и если очередной «гад» попадался в тот день навстречу, дело заканчивалось взаимным мордобитием.

Деньги после увольнения у Шиша быстро закончились. На зарплату жены, учителя начальных классов, семью с двумя детьми‑школьниками прокормить проблематично. Как не хотел этого Шура, но пришлось идти на поклон к отцу. Когда сын подался в актеры, тот едва его не проклял, но местный ребе, который ценил его регулярные пожертвования, посетовал сменить гнев и дождаться, когда блудливый отпрыск обратится за помощью. Так и случилось после распада Союза.

В советское время старший Шиш возглавлял фотоателье Кировского района Ташкента. Для непосвященных – по сути, это были приемные пункты наличных от населения, которые распределялись потом не совсем справедливо между государством и причастными к дележу. Вместе с СССР разваливалась и служба быта. Первый удар нанес по ней закон об индивидуальной трудовой деятельности, по которому можно было заниматься различными работами, в том числе и фотографированием. Многие мастера объектива, и раньше не обижавшие себя втайне от начальства, стали это делать уже в открытую. Самые смелые оформили патенты. Затем появились кооперативы. А самые продвинутые из них стали работать совсем как некогда знаменитая фирма «Кодак» с ее девизом: «Вы только нажимаете кнопку, а остальное делаем мы» – принимали на проявку пленку и выдавали пачку готовых фотоснимков. Нынешним владельцам цифровых смартфонов не понять великой революции в фотографии, которая творилась на глазах их родителей. Но кто знаком с пленочной технологией, тот помнит, с каким энтузиазмом был встречен этот сервис.

У папы все эти новшества не вызывали радости. Хиреющие фотоателье не приносили дохода. Но со дня на день ждали закона о приватизации. И старший Шиш во что бы то ни стало желал дождаться этого благословенного момента. Cдача в аренду зданий, находящихся почти в центре Ташкента, могла бы обеспечить безбедную жизнь всей его семье.

Именно в это время на пороге его кабинета проявился Шура с просьбой о помиловании. И с желанием… открыть в фотоателье видеосалон. Они только‑только начали появляться в Ташкенте.

Отец давно заготовил долгую и нравоучительную речь для блудного, но единственного сына (двух дочерей удачно выдал замуж). Он ее и озвучил бы с присущей ему страстью и артистизмом, но Шура до увольнения на посту профорга показывал неожиданную сметку и деловую хватку (родитель приписывал их своим проснувшимся генам), так что произносить её теперь, когда у него у самого дела не ахти, посчитал неуместным. А предложение открыть видеосалон оценил по достоинству.

– Ты хотя бы знаешь, сколько стоит один видеомагнитофон? – спросил он.

– До хрена, – легкомысленно ответил сынок, чем едва не разбудил задремавшее у отца желание высыпать на его голову заготовленные упрёки. Но в очередной раз решил попридержать их при себе.

Для открытия видеосалона требовалась лицензия. Выдавало ее в СССР ПТО «Видеофильм», в Ташкенте после упразднения Союза – соответствующее ведомство. Дело было долгим, муторным, мздоимливым. Но у Шуры был приятель, который всегда знал, что надо делать в таких случаях. Спектр его предложений, благодаря неистощимой фантазии, был необычайно широк – от полной ахинеи до вполне реализуемой идеи. На этот раз Семён Чернозёрский и вовсе оказался на высоте. Правда, поначалу выдал пессимистический прогноз.

– Для лицензии нужна куча бабок для отгрузки. – Семён всегда первым узнавал новомодные словечки и щеголял ими среди приятелей.

– Что это еще за бабки? – польстил Шура приятелю. Он уже догадался, что речь идет о деньгах, но хотел дать возможность Чернозёрскому блеснуть эрудицией. Тем более, что тот действительно был с ней дружен.

– Это подзабытое русское слово, – взлетел Семён. – В России раньше так называли сторублёвки с портретом Екатерины Второй. Она же была бабкой последующим царям. Ну, а если много сторублёвок, то…

– Понятно, – Шура поспешил перевести разговор на деловые рельсы. – А если найдем бабки, сможешь помочь с лицензией?

– Попробую, – засомневался Чернозёрский.

Что бывает редко, у него это получилось. Он вышел на человека, о котором несколько раз сам писал в главной газете республики. Владимир Мухин вырос в кишлаке хлопководческого совхоза. Каким образом в чисто узбекском поселении оказалась русская семья – не так существенно. Дочь и сына им пришлось отдать в узбекскую школу. Другой поблизости не было. Сын окончил ее с золотой медалью и с отличием ирригационный институт. Двуязычных в Узбекистане и сейчас пруд пруди, но чистокровного русака с узбекским дипломом да еще в те годы с партбилетом – днем с огнем поискать надо было. Мухина рано начали двигать по карьерной лестнице. Но первым на старте его заметил Чернозёрский. И втёршись в доверие разговорил насчет проблем агропромышленного комплекса. Статья в «Правде Востока» наделала шума. Бедный ньюсмейкер тут же дозвонился до Чернозёрского и попенял ему за весьма вольное изложение его слов. Кстати, достаточно вежливо, но тут же был по‑хамски отбрит борзописцем. По воле небес статья послужила трамплином для Мухина. Через неделю он был вызван в Ташкент и повышен в должности. И на радостях пригласил Семёна отпраздновать это в ресторане. Тот великодушно согласился. После этого было еще немало статей, да и сам узбекоязычный приятель, растеряв наивность, пообтёрся и продолжал расти по инерции. И в нужный момент оказался там, где и надо было Чернозёрскому.

– Помогу, – согласился он. – Нужны согласования, цензура для каталогов фильмов, прочие бумаги. К тому же не я один решаю, сам понимаешь.

Потом вывел Семена на задний двор – подальше от чужих ушей, и заговорщицки предложил взять в аренду его видеомагнитофон, по случаю купленный в командировке.