Я, собачка

– А вы не видели тут такого толстого дядю? – решила поинтересоваться Марина, раз уж женщина все равно с ней заговорила. К тому же от кого защищает папа, ей никогда и не рассказывали, а прослыть совсем глупой она не хотела. – У него усы щеткой, коричневый чемодан и клетчатые штаны. – Казалось, по такому описанию он легко отыщется. Но для верности Марина решила добавить: – Он языку учит. Иностранному. И делает шкафы.

В их маленьком городке все взрослые друг друга знали – по крайней мере, так думала Марина, – а значит, это правило должно работать и здесь. Женщина вскинула тонкие, явно нарисованные брови, заулыбалась мелкими белыми зубами, слишком ненастоящими для живого человека, а в ее больших синих глазах прочиталось узнавание: она точно поняла, о ком ее спросили.

– А‑а‑а, – протянула она, глянув в сторону зала ожидания. – Андрей Геннадьич?

Марина нахмурилась, как делали взрослые всякий раз, когда очень сильно задумывались. Она помнила о Толстом Дяде многое: что он пах бабушкиными котлетами, носил щелкающие ботинки и смешно ворчал себе под нос, стоило только дверям поезда открыться и впустить внутрь еще больше холода. Но его имя в голове Марины не задержалось. Оно выпало из уха, едва в него влетев.

В тот момент, когда поезд только остановился, Толстый Дядя держал Марину за руку и крепко сжимал ладонь своими пальцами‑сосисками. А потом он сказал: «Стой тут» – и ушел, расталкивая толпу широкими круглыми плечами. Марина помнила, где должна была ждать: у синего столба, похожего на низенькое лысое дерево. Но спешащие люди пихались, а ноги мерзли, и она решила немного походить. Пока не обнаружила, что заблудилась.

– Да, – уверенно ответила Марина, чтобы женщина, которую она про себя уже прозвала Бабочкой, не посчитала ее совсем уж невнимательной: это же надо было где‑то потерять человеческое имя. Вместе с самим человеком.

– Так это, выходит, он меня за тобой послал! – Она громко хлопнула в ладоши рядом с Марининым лицом и сцапала ее за руку. Красивые острые ногти задели порозовевшую от мороза кожу – дурацкие красные варежки Марина запрятала в карман поглубже. Неподвижная бабочка теперь сидела недалеко от ее мизинца. – У тебя билет с собой?

– А зачем это? – не поняла Марина.

Билет у нее был, и не один, а несколько – по количеству поездов. В какой‑то момент ей даже показалось, что с Толстым Дядей она объехала половину земного шарика. Толстый Дядя тоже вроде бы говорил, что билеты это важно. Так что последний, самый свежий, она припрятала в одну из тех самых варежек и иногда доставала – помять.

– А иначе не выпустят. Понимаешь? – спросила Бабочка и кивнула, стряхивая редкие снежинки с волос.

Снег застыл, отказываясь падать на чужой город. Но уже сорвавшиеся с облаков белые хлопья никак не могли остановиться и плавно летели вниз, танцуя как в последний раз. Марина кивнула медленно, с сомнением, и выудила из кармана мятый клочок бумаги.

Бабочка тяжело вздохнула и, волоча Марину за собой, пошла вперед. Ее каблуки оставляли в потемневшем снегу дыры, издевательски цокая. Марина то и дело оборачивалась – на дышащие вагоны, которые явно собирались брать разбег. Какие‑то из них совсем скоро отправятся в маленький городок, забыв Марину в стеклянном паучьем царстве.

Бабочка и Марина плелись в хвосте груженной чемоданами толпы, лениво бредущей к сказочной башне, когда к поездам выбежала женщина. Растрепанная, она тряслась и стучала зубами, а ее глаза цеплялись за каждого проходящего крючьями, стараясь удержать хотя бы на секунду. Люди отмахивались, обходили, будто женщина была грязной и неприятно пахла. И тогда она закричала:

– Ванечка!

На ней были светлые босоножки с красивыми цветами и теплые колготки. Но куда больше Марину удивило блестящее черное платье. Казалось, женщина собиралась в дом культуры, на выступление приезжих музыкантов, а никак не на вокзал, к холоду, снегу и абсолютно безразличной толпе.

– Вы не видели моего Ванечку? – вновь закричала она и полезла исцарапанными руками в маленькую сумку под мышкой.

Оттуда она выудила сложенную пополам фотографию, будто перечеркнутую толстой белой трещиной. Со снимка на Марину смотрел мальчик с большими, как у инопланетянина, глазами. Ей ой как не хотелось, чтобы женщина нападала на нее и, тыча в лицо безносым изображением, спрашивала о Ванечке, которого она видела впервые. Но почему‑то женщина метнулась именно к Марине.

– Ва‑анечку моего‑о, – завыла она, – ма‑аленького…

– Вы с ума сошли? – взвизгнула Бабочка, уводя Марину себе за спину. – Вы ее пугаете!

– Опять она, – раздался сбоку раздраженный мужской голос, после чего послышалось цоканье языком. – Сидела бы дома.

– Алеша! – шикнул на него голос женский, из которого во все стороны плескалось сочувствие.

Бабочка пошла дальше, брезгливо обогнув женщину в красивых босоножках. Марина была благодарна: она не любила криков, которых за последнее время в их маленьком домике, одном из множества маленьких домиков на улице, стало слишком много. К тому же мальчик с фотографии, разделенный на две половины белым заломом, пугал не меньше.

Обернувшись напоследок, Марина увидела двух широких мужчин в форме. Они выглядели квадратными из‑за теплых шапок и наглухо застегнутых, будто обнимавших шею меховых воротников. Марине полицейские никогда не нравились – может, потому что она их почти не видела, а значит, не понимала, зачем они нужны. А вот папа, наоборот, постоянно смотрел на них в телевизор. Там мужчины в форме – не такие квадратные – расследовали запутанные дела, всякий раз удивляя и папу, и Марину. На вопрос, почему сам не стал полицейским, он всегда отвечал, что преступники однажды закончатся, а вот проводка – никогда. Папа чинил электричество, за это его все уважали.

Стеклянное здание, в котором Марина и не думала побывать, открыло перед Бабочкой свои двери и окутало теплом. Внутри было много места – и так же много людей, которые сидели на лавках и приросших друг к другу стульях, стояли у касс или просто болтали, пристроив локти на вытянутые ручки чемоданов и чемоданчиков. Потолок стремился вверх, будто пытаясь коснуться неба. Даже если бы Бабочка взяла Марину на руки, она бы не дотянулась до него и кончиком самого длинного пальца.

Шум стоял такой, что хотелось заткнуть уши. Здесь, в тепле, никто и не вспоминал женщину в красивых босоножках. Люди отогревались, расстегивали верхние пуговицы на своей теплой одежде. А еще – загораживали собою всё, кроме табличек высоко над головами, которые Марине было попросту неинтересно читать. И никто не спрашивал о Ванечке: ему не хватило места среди счастливых раскрасневшихся лиц.

– Давай билет, – попросила Бабочка, и Марина, разгладив грустный клочок бумажки, протянула ей.

Та скормила билет какому‑то аппарату, и он раскрыл маленькие прозрачные двери. Бабочка вытолкнула вперед Марину и вышла следом. За эти несколько коротких секунд Марина успела не на шутку переволноваться: а вдруг Бабочка исчезнет так же, как Толстый Дядя; а вдруг ее, как и женщину в красивых босоножках, будут обходить и никто не захочет помочь. Но вот ладошки вновь коснулась теплая рука, и Марина расслабилась.

В кармане Бабочки ожила мелодия: запищали печальные скрипки, застучали дождевыми капельками клавиши пианино, после чего громом ударил барабан. Бабочка вытащила плоский черный прямоугольник, смахнула что‑то пальцем с экрана и поднесла его к уху.

– Да? – обратилась она к невидимому собеседнику, а затем, глянув на Марину, подмигнула ей и перешла на шепот – наверно, не хотела, чтобы кто‑то еще ее услышал: – А вот и Андрей Геннадьич.