Я, собачка

До Марины долетали лишь отголоски густого мужского баса – конечно, трещащего и глухого, но телефоны, вредные кнопчатые коробки, частенько пережевывали человеческую речь. Уже этих отголосков хватило, чтобы она вспомнила запах бабушкиных котлет, чайный гриб и пару палок колбасы. Марина заулыбалась – чужой город, похоже, не так уж отличался от маленького – и вновь нащупала в кармане фантик, на удачу.

– Уже нашла, не волнуйтесь. Все с вашей Мариной хорошо, – ворковала в трубку Бабочка. – Я ее пока заберу к себе. – Она вновь обратилась к Марине, по‑доброму сощурив светлые глаза: – Не возражаешь?

Конечно же, Марина замотала головой: здесь не было ее друзей, родных и дома, и она совершенно точно не собиралась ночевать на улице, как бродяга. Замерзших зимой людей папины полицейские тоже находили и выглядели при этом крайне разочарованными. Расстраивать еще и их Марине не хотелось.

Улице определенно не понравилось, что Марина какое‑то время пряталась внутри стеклянного дома: она принялась кусать щеки и ладошки холодным ветром. Бабочка все говорила, прижимая телефон плечом к уху и убирая от лица кудряшки, то и дело липнущие к блестящим губам. Они шли вниз, к полосатому шлагбауму и пустым каменным вазам, пока серое небо лениво синело. Марина перескакивала с плитки на плитку, стараясь не наступать на стыки, когда к ее ногам подлетела бумажка. Обычный белый листок – на таких папа печатал документы, а сама Марина рисовала лошадей и принцесс. Углы его пожелтели от клея.

Бабочка как раз остановилась и выпустила Маринину ладонь, чтобы поправить бесполезный ремешок на белых полусапожках. Марина тут же сцапала листок, местами прозрачный от снега, и перевернула – клеем от себя. С черной зернистой фотографии на нее смотрел Ванечка, а под его портретом шли одно за другим строгие слова. Потерялся неделю назад. Глаза серые, волосы русые. На подбородке и щеке шрам (укусила собака). Носил черную курточку с широкой серебристой молнией и белый шарф (маленький джентльмен, что бы это ни значило). На ключах – брелок в виде подвешенного за шкирку медведя. Плохо видит, но не носит очки. Одиннадцать лет. Нашедшему – просьба позвонить.

– Что это? – в ухо влетел чуть раздраженный возглас Бабочки. В этот момент она напомнила маму, которая так же ругалась, стоило Марине подобрать что‑то с земли.

– Мальчик потерялся. – Она потрясла листком. – Можно я возьму? Если мы найдем Ванечку, то позвоним вот сюда. – Она указала на цифры в самом низу объявления.

– Хорошо, – уступила Бабочка и даже улыбнулась. – Вот так не следят за детьми, а они потом пропадают. А что было бы, если бы я тебя не нашла? – Она страдальчески вздохнула.

«И правда», – подумала Марина и вновь вложила ладонь в теплую руку Бабочки. Когда она встретит Толстого Дядю, то непременно спросит, почему он бросил ее ждать у металлического лысого дерева, к которому она почти приросла спиной, а сам пропал? Бабушка звала такое длинным словом «безответственность» и часто ругала за нее маму, любившую оставить Марину дома и уйти гулять до позднего вечера.

По дороге Марина разглядывала круглые носы своих сапожек, успевшие испачкаться в темной снежной каше. Грязные пятна виднелись даже на теплых белых колготках, натянутых почти до груди. А вот Бабочка, носившая светлое, была чистой. Марине казалось даже, что она идет не касаясь земли. Но каблуки отбивали дробь по плитке, и от них разлетались в стороны коричневые шматки и брызги. Пара даже осела на Маринином пуховике.

– Надо позвонить маме, а то она волноваться будет, – подумала вслух Марина, не надеясь, что Бабочка услышит ее.

Но та успела убрать телефон в сумку и со щелчком закрыть ее – легким движением руки, будто играла в театре. Порой Бабочкины жесты выглядели неестественными, но такими красивыми, что Марине хотелось их повторить. Но она могла лишь подпрыгнуть, громыхнув забитым доверху рюкзачком.

– А ты помнишь номер? – спросила Бабочка, осматриваясь.

Карамельно‑полосатый шлагбаум остался позади. Перед ними простиралась площадь, заставленная машинами и опоясанная широкой дорогой, по которой лениво плелся автобус. Марина с открытым ртом глядела по сторонам: на высокие здания и козырьки с надписями, на светящиеся окошки и птичек, сидящих на пустых, похожих на маленькие фонтанчики клумбах. Взгляд не успевал задержаться на чем‑то одном – тут же перепрыгивал на другое. Чужой город был огромным пауком, теперь Марина в этом не сомневалась. И все равно мерк перед стеклянной башней, слишком выделявшейся на фоне желтовато‑коричневых домов.

– Не помню, – пробормотала Марина, отвлекаясь от плаката. Там счастливого вида мужчина разговаривал с кем‑то по телефону, совершенно не обращая внимания на то, сколько вокруг людей. Они, как и Марина, осматривались, стараясь запомнить каждую мелочь.

– Ничего, Андрей Геннадьич помнит. Вот вместе и позвоните, – улыбнулась Бабочка.

Отвлекшись от Марины, она вдруг замахала кому‑то рукой и прибавила шагу. Тем временем автобус, шумно выдохнув и будто бы осев под весом новых пассажиров, сдвинулся с места и, покачиваясь, поехал дальше. Бабочка тут же поспешила через дорогу. Коротеньких Марининых ножек едва хватало, чтобы поспевать за ней – а она летела, не глядя по сторонам.

Мама говорила, так делать нельзя. Марина даже собралась об этом напомнить, но тут заметила черную машину в белой снежной накидке, а рядом – мужчину, который широко улыбнулся, стоило подойти ближе. Он приподнял плоскую, напоминавшую подгоревший блин кепочку за козырек, хитро подмигнул Марине, будто знал какой‑то известный только им двоим секрет, и низко поклонился Бабочке. Та усмехнулась, но резко, рвано – она тяжело дышала, прижав ладонь к груди, и покачивала головой. Марина, проследив за белым облаком ее волос, тут же потянулась к своим, выглядывающим из‑под вязаной шапки с цветком. Они тоже были светлыми, но не такими густыми и даже не такими кудрявыми.

– А это кто у нас? – спросил мужчина так радостно, что Марина смутилась – и даже не смогла представиться.

– Подружка моя, – отозвалась Бабочка. – Мариночка. Она приехала с Андрей Геннадьичем.

Видимо, он делал очень хорошие шкафы, раз даже здесь о нем знали все. Мужчина закивал с самым задумчивым видом, а затем, опустившись коленом прямо на мокрый асфальт, протянул Марине широкую ладонь в плотной черной перчатке, которая скрипнула, стоило ему растопырить пальцы.

– Давай клешню, – сказал он. – Меня звать Алексеем.

Марина поначалу подала руку с истрепанным листком, но тут же убрала его за спину: Алексей с его кривозубой улыбкой почему‑то страшно ее смущал, она даже чувствовала, как краснеют подмерзшие щеки.

– Не пугай ребенка! – возмутилась Бабочка и по‑дружески дернула его за отороченный мехом ворот: наверно, эти двое были давно знакомы.

– Почему сразу пугаю? – заворчал Алексей. Он вел себя как папины друзья: добродушно тряс ее ладонь, улыбался не только ртом, но и глазами. – А что у тебя там за бумажка? – Этот вопрос прилетел прямиком к Марине.

– Да вот, – пробормотала она, выуживая из‑за спины листок и разворачивая Ванечкиным лицом к Алексею, – тут мальчик потерялся. Я подумала: вдруг найду.

– Это дело, – согласился он, почесывая короткую темную щетину на подбородке. – Ты не пугайся только. Здесь такое нечасто случается, а если кто пропадает, то находится, это точно. Город у нас добрый, большой. Ангелина как‑нибудь тебе тут все покажет. – Он кивнул на Бабочку, и Марина поняла: это ее имя. Красивое и необычное, как и она сама. В суматохе Марина и не подумала спросить у Бабочки, как ее зовут. Наверно, это было крайне невежливо. – Можете меня за компанию взять.