Запретные дали. Том 1

От услышанного Себастьян застонал еще мучительнее, разом обиженный на Мартина, на себя, а заодно и на весь жестокий мир, но очень скоро ему надоело просто обижаться, и он решил во чтобы то ни стало удовлетворить свою жажду, тем более что вода была под самым носом. Однако все оказалось не так просто, ведь руки и ноги были по‑прежнему крепко привязаны к кровати.

Себастьян едва не заплакал, понимая свою полную зависимость от этого ехидного типа, который, как видно, заметив то горькое отчаяние, принялся мучить с удвоенным рвением.

Дразнящее прикосновение влажной губки пробудило у Себастьяна невиданный ранее животный инстинкт, и теперь он всячески старался присосаться к скудному источнику влаги, но всякий раз терпел поражение, потому что желаемое быстро отнималось от губ, раззадоривая еще больше.

Эта игра на скорость реакции быстро надоела Мартину.

– Продолжаем приходить в себя!.. скомандовал он, устремляясь на выход, – Я навещу тебя несколько позже…

Оставшись в полном одиночестве, Себастьян, от нечего делать, попытался высвободиться из пленительных оков, в результате чего, получил новую беду в виде томительного жжения в левом боку, которое теперь стремительно усиливалось при каждом телодвижении. Себастьян просто рвал и метал, но быстро сдался и горько зарыдал от безысходности.

Именно в таком позорном состояние его и застал Мартин, который скептично покачал лихо крученой головой, звонко прицокивая языком.

– И чегось мы так убиваемся? – ехидно спросил он, утирая горючие слезы с лица Себастьяна, а получив в ответ обиженное хныканье, продолжил более мягко, – Надобно перетерпеть, успокоиться, а лучше всего поспать… Optimum medicamentum quies est (лат. Покой – наилучшее лекарство)…

С этим бесовским громогласием «синеглазый черт» снова промокнул «вредной» губкой вконец пересушенные губы и удалился.

Некоторое время Себастьян лежал в полной тишине, а потом начало твориться чудное. В отдаление послышался стук, затем хлопот двери, потом шаги, а после голоса двух людей, ведущих неспешную беседу. Один голос был уже хорошо знаком – в лукавой интонации отчетливо слышались нотки надменного ехидства, другой же голос, звучал смущенно и как‑то виновато.

Влекомый теперь жаждой любопытства, Себастьян принялся подслушивать разговор, сплошь и рядом состоявший из каких‑то несуразных команд, болезненного оханья и аханья с последующими словами благодарности.

– «Он что и вправду доктор?!», – удивленно подумал Себастьян.

Подтверждением этой внезапной догадки служила прежняя оживленность, доносящаяся за стенкой. Прослушав несколько «врачебных приемов», во время которых «синеглазый черт» показал себя самым что ни на есть настоящим доктором, причем, довольно серьезным и весьма тактичным, Себастьян сконфуженно принялся думать над теперешним положением вещей.

Самым неприятным являлся факт того, что Себастьян не знал, как следует обращаться к Мартину, потому что должное «господин доктор» этому чуду язык просто не поворачивался произносить, а обращаться по имени к представителям столь важной профессии категорически не допускалось. Решая столь сложную задачу, Себастьян вдруг поймал себя на мысли о том, что все это время вел себя с Мартином совершенно неподобающим образом.

Оробев при внезапном появлении «доктора», Себастьян замер с видом безмолвной статуи, вызвав тем самым сильную озабоченность у последнего.

– Febris (лат. Лихорадка)?! – озадаченно прогромогласил Мартин, прикладывая хладную ладонь к резко взмокшему лбу Себастьяна.

– «Ну и как с ним разговаривать при всем при этом?» – подумал Себастьян.

– Температурка у тебя поднимается, дружочек, – молвил Мартин.

Сурово прогромогласив: «Esse fortis (лат. будь сильным)!», он замельтешил взад‑вперед.

– Delirium… Delirium (лат. Горячка… Горячка)… – доносилось до Себастьяна.

Очень скоро Себастьяну захотелось послать Мартина куда подальше вместе с его «делириумом», однако вспомнив, что перед ним находится никто другой, как представитель всеми уважаемой врачебной интеллигенции, он попридержал язык и принялся ждать, на всякий случай, накинув на себя вид самого смущенного прилежания.

Помельтешив некоторое время, «строгая врачебная интеллигенция», хватаясь за растрепанную голову, ускакала за дверь, а вскоре вернулась и взгромоздила на лоб Себастьяну холодное полотенце, обильно смоченное водой, даже чересчур обильно.

Резко вспомнив о жажде, Себастьян принялся жадно слизывать стекающие по щекам ручейки, но тут же брезгливо скривился, поняв, что это совсем не вода, а слаборазведенный уксус.

– Это быстренько твой жар поуймет!.. – самодовольно произнес Мартин.

Однако Себастьяну делалось только хуже. Волна жара стремительно сменялась обжигающим холодом, голова противно кружилась, а кости ломило с безудержной силой.

Порой Себастьяну казалось, что он вот‑вот сгорит дотла, но прежде умрет от нестерпимой жажды, или от осточертевшего сюсюканья, суетящийся вокруг «строгой врачебной интеллигенции», к тому же он порядком затек и был готов отдать все на свете, чтобы, наконец‑то, лечь на бочок, сжаться в клубочек и забыться долгожданным сном, но Мартин был сух и бессердечен к слезным мольбам, не желая даровать свободу движения. Единственное что он делал, так это заменял полотенце более холодным, да периодически смачивал вконец пересушенные губы, вызывая тем самым лютую ненависть у замученного Себастьяна, который уже едва сдерживал себя в рамках дозволительного приличия. Вдруг боль в левом боку троекратно усилилась, вырываясь на свободу плаксивыми стонами. С весьма озабоченным видом Мартин принялся прощупывать Себастьяну напряженный живот. Как ни странно, от прикосновения этих хладных пальцев боль поутихла.

– Не надобно так переживать, – заслышалась ласковая интонация, – это скоро закончится… Потерпи немножечко… Те quaeso rogo (лат. Прошу тебя, пожалуйста)… Mihi crede (лат. Верь мне)…

Обещанное «скоро» никак не наступало, измотав и разозлив Себастьяна, до такой степени, что ему захотелось прикончить этого, так называемого, лечащего врача за откровенное вранье и беспощадную жестокость.

К тому времени Мартину, как видно, тоже поднадоело утешать, созерцая непосильные страдания, преисполненные жалобной мольбой вперемешку с откровенной бранью. Внезапно забыв о своей врачебной невозмутимости, он принялся выражаться в самой доступной словесной форме, периодически переключаясь с одного языка на другой, откровенно проклиная тот вечер, когда взялся лечить на свою голову это «истерическое малолетнее создание».

– Да чегось тебе все неймется‑то?! – истошно верезжал Мартин, испепеляя пронзительным темно‑синим искрящимся взором, – Живой же?! Ну так возрадуйся и хватить мне тут трагедию разыгрывать!.. Постарайся заснуть, в конце‑то концов!.. Бестолочь истерическая!..

Сказав это, он поспешно удалился, нарочито громко хлопнув за собой дверью. Поняв, что все‑таки перегнул палку, Себастьян постарался послушно выполнить данное указание, но стоило ему прикрыть глаза, как из неоткуда послышалась дурманящая музыка.

– «Я сошел с ума», – подумал Себастьян и нервно захихикал.