Запретные дали. Том 1

Тут же наступило молниеносное облегчение, а вместе с ним и безмятежный покой. Совсем скоро Себастьян провалился в глубокий сон, а проснувшись, почувствовал себя значительно лучше.

За окном светало, стояла тишина, оковы были сняты, а самое главное, Мартина нигде не было. Облегченно выдохнув, Себастьян попытался встать, и тут его ждала череда неприятных сюрпризов. Он оказался совершенно раздет, тонюсенькое подобие подушки обрыгана, а единственная простыня, скрывающая наготу, была сплошь и рядом покрыта выделениями, источавшими сильный запах мочи и испражнений.

Заливаясь стыдливым румянцем, Себастьян кое‑как обернулся той самой простынею и на туго перебинтованных, предательски подкашивающихся ногах отправился изучать свое новое пристанище.

Комнатка оказалась крайне убогой, весьма невзрачной и довольно скромно обставленной. Вся мебель ее состояла из длинного узкого шкафчика со стеклянными дверками, за которыми угадывались баночки, скляночки и всевозможные пузырьки, очевидно с лекарствами. Возле шкафчика стоял металлический столик на колесиках, на котором красовалась большая металлическая посудина, арсенал «смертных орудий» в виде уже знакомых престранных ножниц, лопаточек, пинцетов, а также литых ножей, сразу же напомнивших про недавний кошмар.

Испуганно дрогнув, Себастьян поспешно закрыл «страшную посудину» и, от греха подальше, отпрянул в сторону, где натолкнулся на обшарпанную тумбочку, содержимое которой решил не изучать, боясь даже представить, что там может находиться. Раскрытая тетрадь на столешнице, привлекала внимание, однако витиеватые каракули крупного размашистого почерка оказались совершенно нечитаемы, большая резиновая груша не заинтересовала, а вот толстенная книга в твердом переплете очень даже привлекла внимание.

Без колебания Себастьян взял в руки ту самую книгу и забегал глазами по пестрым строчкам чуть пожелтевших страниц. Книга оказалась какой‑то дьявольской тематики, где сплошь и рядом проскальзывал бесовской язык, дополненный страшными картинками расчлененных людей и их органов, от вида которых так и бросало в дрожь.

– Это что?! – раздался сбивчиво‑заикающийся крик лукавого голоска, подкрепленного звонким цоканьем приближающихся шагов, – Это кто?.. Кто разрешил?.. Я спрашиваю!.. Кто разрешил тебе вставать?!

– «Вспомни… вот и оно!», – подумал Себастьян и застыл с раскрытой книгой в дрожащих руках.

Сразу вспомнилась и резкая боль в левом боку, и неожиданный казус, который предстояло как‑то объяснять, а у самого уха почувствовалось неимоверно‑горячее дыхание.

Громко сглотнув, Себастьян боязливо покосился на стоявший прямо за спиной визгливый источник опасности. Тем временем «источник опасности» властно выхватил книгу и отбросил ее обратно на тумбочку.

– Немедля возвращаемся на место!.. – приказал Мартин, препровождая Себастьяна прямиком в постель, – Тут на третьи сутки, не поднимешь!.. Визжат точно резанные, а этот не успел очухаться, и на тебе!.. Поскакал во всю прыть!.. Тяга к знаниям у него, видите ли, проснулась!.. Aede tua magnus, aliena sis velut agnus (лат. В своем доме будь хозяином, а в чужом – ягненком)!.. Без самовольничества мне!.. Не у тетки родной!.. Швы разъедутся – мало не покажется!.. Снаружи‑то ладно, как‑нибудь подлатаю, а если лигатуры внутри поедут, то что?.. Что мне тогда прикажешь с тобою делать, ась?.. Сызнова присыплять и полосовать?! Только вчерася навзрыд рыдал: «Тошно мне!.. Тошно!.. Помираю!..», все нервы повымотал, а сегодня еще лучше придумал!.. На все руки от скуки!.. Vita docet ninil (лат. Ничему жизнь не учит)!..

Вконец пристыженный Себастьян послушно лег, морщась от очередного приступа тупой боли, но при этом радуясь, что хотя бы его позорный казус остался до сих пор незамеченным.

Тем временем Мартин принялся всматриваться в его больной бок, видимо силился понять не разъехались ли те самые швы на пару с загадочными лигатурами, за которые он так сильно переживал.

– Нет, – вдруг подал голос он, что‑то старательно прощупывая и нащупывая, расхаживаться‑то, безусловно, надобно, но осторожненько, мягонько… Venit morbus eques, suevit abire pedes (лат. Болезнь наступает верхом на коне, а отступает пешком), угусь?..

Себастьян тактично молчал, так как был сильно занять, а именно старательно изображал из себя живой труп, боясь пошевелиться и лишний раз вдохнуть.

– Ложись, как удобненько, – вскоре произнес Мартин неожиданно‑мягким тоном, но стоило Себастьяну облегченно выдохнуть, как тотчас же зазвучали нотки ехидства, – Что это ты сегодня какой‑то тихенькой… А чегося это мы не истерим? Чегося воды не просим?

Не зная, что на это ответить, Себастьян лишь смущенно пожал плечами и виновато опустил глаза.

– Никак полегчало тебе, бестолочь истерическая? – продолжилось ехидство.

Себастьян виновато кивнул, Мартин же со словами: «О, santi innocentia (лат. О, святая невинность)!» бесцеремонно оголил ему ноги по самое некуда и принялся ловко разматывать тугие бинты, тем самым вгоняя в неловкую озадаченность, но резко замер, впериваясь ярко‑синими глазами.

– Погоди‑ка, дружочек, – раздался озабоченный тон, – и все же, где ты потерял свое былое красноречие?

Себастьян лишь смущенно пожал плечами, однако на вопрос может ли он вообще говорить, внятно пискнул кроткое «Да», тем самым вводя Мартина в отрешенную задумчивость.

Накрутив пару прядей, Мартин по‑кошачьи сощурил синие глаза и лукаво заулыбался, а затем поинтересовался, доводилось ли Себастьяну когда‑либо прежде пребывать в больницах. Получив вместо внятного ответа лишь размытую тишину наряду со все тем же смущенным пожиманием плеч, он ехидно захихикал, а после произнес громогласно‑бесовское: «Primum est baptismus» (лат. «Первое крещение»)! с участливо‑восторженным «Gratulor tibi» (лат. «Поздравляю тебя»)! совершенно по‑дружески хлопнул Себастьяна по плечу и накинул простыню обратно.

С нескрываемой радостью Себастьян прикрылся ею по самую шею, не забыв пару раз ойкнуть от внезапной боли, и испуганно вытаращился на «строгую врачебную интеллигенцию». Глядя на все это, Мартин по новой усмехнулся и выразительно закатил пронзительно‑синие глаза.

– Слушай‑ка сюда, бестолочь моя ты истерическая… – заслышалась мягкая интонация, – Для начала перестаем смущаться и нервничать, договорились?

Получив вместо внятного ответа очередной кивок виноватого смущения, Мартин тяжело вздохнул и посмотрел на Себастьяна как на безнадежного.

– Все самое страшное уже позади, – продолжил он, – сейчас приведем тебя в должный порядочек, постельку поменяем, а дальше… Дальше строго следуем моим врачебным указаниям, соблюдаем постельный режим и встаем только в случае сильной надобности, не делая при том никаких резких движений…

Он загадочно кивнул в сторону узенькой дверки, где, скорее всего, находился туалет, затем вновь устремил на Себастьяна пристально‑синий взгляд, получив очередной кивок понимания.

– Воспринимай все это как должный отдых, – принялся наставлять Мартин, – ежели спинка затечет, то ложимся на правый бочок… На левый стараемся не ложиться… Руки высоко не подымаем, впрочем, ты и не сможешь… По первости будут досаждать тупые боли крайне неприятного характера…

Вполне терпимые, но, если что, могу уколоть – проси не стесняйся, мне не жалко!.. А вот острые боли наряду с нестерпимыми резями категорически не допустимы. В таком случае не мешкаем, а кричим во весь голос: «Караул, умираю! Мартин миленький, выручай родненький!..». Немедля прибегу и помогу, усек?