Никто не спасется
Первый явно самый разговорчивый в их дуэте. Он самозабвенно и очень эмоционально описывает события, которым не повезло попасться ему на язык. Он постоянно сквернословит. И активно жестикулирует руками, то одной, то другой, а то и обеими сразу, неожиданно бросая руль.
Его собеседник (если Второго можно назвать таковым) по большей части невозмутимо молчит и иногда издает какие‑то нечленораздельные звуки, понятные лишь ему одному. Он убрал свой Глок в кобуру и больше не щелкает обоймой, поэтому ему нечем заняться, вследствие чего, он отстраненно уставился на дорогу впереди. И, кажется, пропускает мимо ушей все, что рассказывает ему Первый.
А тот, в свою очередь, не замолкает:
«Я даже оставил чаевые цыпе‑официантке, которая крутилась вокруг весь вечер. Она такое впечатление производила, будто готова отсосать за долбаные чаевые».
«И что, стейк действительно был сносный?» – спрашивает вдруг Второй. Все это время он находился здесь словно для массовки… Был обычной декорацией. Но вот он обретает голос и выходит на сцену со своим не особенно длинным монологом.
«Ну да! Ты что, не слушал?» – отвечает Первый. И в его голосе явственно слышится решимость пересказать свою историю еще раз. Хорошо, что ехать долго.
На лице его неразговорчивого собеседника – неприкрытая гримаса сомнения:
«Ни разу не пробовал приличного стейка в городе Ангелов. Кроме тех, конечно, которые приготовил сам…»
Похоже, что внутри шикарного Роллс‑Ройса Фантом вот‑вот разгорится кулинарный спор. Или что посерьезнее. Лица собеседников напряжены практически так же, как час назад, когда они грузили в багажник черный пластиковый мешок с трупом неизвестной девушки внутри.
Взгляды собеседников воинственны и решительны. Они готовы к битве. И им не важно, где: на поле боя со щитом и мечом в руках или на кухне, с большим поварским ножом и чугунной сковородой. А, может быть, в салоне автомобиля, вооруженные только весомыми аргументами и, как им кажется, огромным жизненным опытом.
Первый пожимает плечами, теперь взгляд его наполняется безразличием и чувством уверенности в себе. Всем своим видом он показывает, что не намерен ввязываться в глупый спор, поскольку считает его пустым, и ему без разницы, каков будет результат. Но в мыслях он надеется на победу и страстно жаждет её.
«Говорю тебе – отличный стейк.
А эта сучка в мини‑юбке, местная официантка, я все‑таки взял перед уходом её номерок. Собираюсь наведаться в гости.
Пусть отрабатывает чаевые».
Он снова смеется. Его оппонент не обращает внимания на этот неприятный смех. Он уже поглощен зародившимся спором. Дух соперничества овладевает им, и он, в свою очередь, полностью отдает себя духу соперничества.
«То, что ты собираешься сделать с этой шлюхой не имеет никакого отношения к тому, о чем говорю я». – Довольно верно подмечено. – «Готов поспорить, что в этом долбаном «Последнем желании», как и везде, не имеют ни малейшего представления о том, как правильно готовить стейк. И я сделаю его лучше, чем их крутые шеф‑повара.
Пусть даже я буду готовить из того мяса, которое лежит у нас в багажнике», – Второй усмехается. Впервые за долгое время его лицо выказывает хоть какие‑то эмоции.
Первый поддерживает юмористический посыл Второго:
«Праведник оставил в этом мясе слишком много свинца. Боюсь переломать зубы о твою стряпню».
Он кажется себе невероятно остроумным. И вовсю кичится своим «талантом». В общем‑то, на протяжении всей жизни его «тонкий» юмор вызывал искренний смех только у него самого. Поставщик и потребитель в одном лице.
Сомнительная самодостаточность.
В его голове зреет еще одна гениальная колкость, и он тут же делится ею с собеседником:
«Стейк из отборной говядины в медово‑горчичном соусе, знаешь ли, выглядит куда более предпочтительно, чем твой стейк из мертвой проститутки со свинцовой начинкой». – Очередная порция гнусного смеха. Как будто кто‑то скребет длинным ногтем по той самой меловой доске.
У Второго округляются глаза. Затем сужаются до прищура. Его ход:
«Они подают к стейку медово‑горчичный соус?!» – голос полон праведного гнева. Гнева, заготовленного заранее, как раз для такого случая. А теперь, когда момент настал, эмоция использована по назначению и выглядит очень натурально.
«Да, подают. Но если ты не перевариваешь горчицу или мед, тебе могут подать любой другой гребаный соус».
Немногословный до недавнего времени Второй пускает в дело всю глубину своего лексического запаса:
«Ни один нормальный человек не станет жрать стейк с соусом. Так поступают только кулинарные извращенцы.
Каким образом ты собираешься прочувствовать вкус мяса, великолепной говядины, если всю её вымажешь в своей долбаной горчице?!» – негодование усиливается, Второй словно поворачивает тумблер, увеличивая пламя в горелке своего высокомерия.
Тогда как Первый начинает терять контроль над сложившейся ситуацией, что выдаёт смятение на его лице:
«Пошел к черту!
Я плачу за кусок мяса круглую сумму, я выкладываю такую же круглую сумму за несколько порций виски, а еще за этот гребаный гарнир, хлебную тарелку и прочее дерьмо…
Я раскошеливаюсь сполна, и буду есть мое мясо так, как захочу! Хоть с медово‑горчичным соусом, хоть со слезами вавилонской блудницы!»
Первый замолкает и резко дергает руль влево, собираясь обогнать еле ползущую впереди развалюху. Его собеседник, ставший на некоторое время главным врагом всей жизни, упрямо гнет свою линию:
«Единственные специи, которыми должен пользоваться повар – это соль и перец. Только долбаная соль и долбаный перец!
Вот тогда это будет стейк. Настоящий стейк со вкусом настоящего мяса».
На пару секунд наступает тишина. Она, словно рефери этого поединка. И она назначает дополнительное время.
Второй продолжает свою речь, инициатива в его руках, сейчас он в ранге фаворита:
«Самое главное происходит не на кухне. Самое главное в процессе приготовления стейка – выбор мяса».
Он погружается в свои мысли. Речь его становится спокойнее. Он полностью умиротворен. Он растворяется в своих наисладчайших кулинарных фантазиях.
«Выбор идеального мяса и есть искусство настоящего шеф‑повара.
Красивый, сочный, свежий кусок говядины…» – еще недавно грозный телохранитель, развлекавшийся с Глоком‑17, как с детской погремушкой, отходит на задний план. Его место занимает тихая утонченная натура, для которой процесс приготовления и приема пищи сродни поэзии или классической музыке. Он может говорить об этом часами, упиваясь образами, всплывающими в голове и подчиняясь одержимости, обуздавшей тело и разум.
Такие чувства в сердце мужчины способна пробудить лишь женщина. Любимая и желанная. Но данный индивид мужского пола слишком глуп, чтобы осознать величие пола противоположного и поддаться его безграничной власти.
