Жена депутата

– Я могу продолжить.

Фраза как спусковой крючок, я безвольно закрываю глаза, позволяя ему поглаживать мое запястье большим пальцем. Каждое касание так остро, точно я вся – оголенный нерв.  Голова кружится, мне не хватает дыхания. Я облизываю пересохшие губы, так явно ощущая на них его тяжёлый, гипнотизирующий взгляд. Если бы можно было трахать глазами, я сейчас верещала бы, как последняя девка.

Черт возьми, мне хочется, чтобы он продолжил. Чтобы его язык касался чувствительной точки между ног, которая сейчас изнывает от одного только воспоминания о нашей близости.

Я хочу его. Хочу, чтобы он продолжил, настолько сильно, что еле останавливаю себя, прежде чем попросить Демида не останавливаться.

Сердце рвет грудную клетку, молчание даётся невыносимо тяжело. Когда я нахожу в себе силы открыть глаза, то понимаю, что Демид возбуждён не меньше меня. Это заметно по его потемнешему взгляду, который с жадностью ощупывает мой приоткрытый рот, ложбинку груди в вырезе платья.

– Мне на работу пора, – меньше всего я сейчас хочу оказаться там, но – надо.

– Тогда поехали, – он выглядит разочарованным, только,  в отличии от меня, куда быстрее справляется с собственными эмоциями.

И все же, когда я поднимаюсь из‑за стола, то успеваю заметить, что его штаны топорщатся в районе ширинки.

А вот эрекцию так быстро не спрятать.

 

Я долго решаюсь, прежде, чем войти в приёмную Володина. В руках заявление на увольнение, Демид обещал, что мой вопрос решат завтра– послезавтра. Даже если Андрей будет против.

Задерживаю дыхание, как перед прыжком в холодную воду, открываю дверь резче обычного и делаю шаг. Под подошвой туфель громко хрустит битое стекло.

Все букеты поломаны, цветы устилают пол приемной вперемешку с разбитыми вазами.

Липкий ужас крадётся по позвоночнику, но я не теряю самоконтроля. До стола десять шагов, и я иду, стараясь не наступать на крупные осколки. Только все равно выходит слишком шумно, да и нет смысла скрываться.

Володина снова нет.

Вызываю уборщицу по телефону, и когда она заходит, делаю бесстрастное лицо.

– Ох ты ж, Господи, – Галина Николаевна взмахивает неловко обеими руками, заметив погром, но я молчу, показывая всем видом, что нечего тут обсуждать.

К счастью, она работает здесь не первый день и все понимает сама. Сгребает в совок остатки того, что ещё несколько часов назад было десятком шикарных букетов.

Я смотрю невидящим взором в битый пиксель в углу монитора. Нужно потерпеть ещё немного. Сколько сотен раз я говорила себе эти слова и сколько ещё – скажу?

Терпение никогда не было моим лучшим качеством, видимо, кто‑то сверху решил прокачать мои навыки насильно.

Двадцать минут требуется уборщице, чтобы привести приемную в порядок. Я оглядываюсь, отмечая детали: царапину на деревянном подлокотнике кресла для посетителей. Картину маслом местного художника, с изображением центра города. Фикус на подоконнике, который появился здесь одновременно  со мной и сейчас вымахал в елёного монстра высотой полтора метра.

Буду ли я скучать по всему этому?

Прислушиваюсь к себе и понимаю: не очень. Иногда кажется, что мой кабинет, моя жизнь – клетка, из которой не выбраться самостоятельно. Я пыталась, дважды, и оба раза ничего не вышло. Самостоятельно мне не справиться, проверенно опытным путем.

А сейчас появилась надежда, призрачная, но я не буду отказываться ни от одного шанса, даже если мне придется жить вместе с Демидом.

Тру переносицу, ощущая бесконечную усталость. Я пока даже представлять не хочу, каково мне придется с ним под одной крышей. Делить кровать, изображать счастливую жену, врать близким, что выхожу за него по любви.

Это только мои чувства никак не могут отпустить, хотя четыре года приличный срок, чтобы разлюбить. А я – не смогла. Не вянет моя старая любовь, как не старайся.

Что испытывает ко мне Демид, кроме влечения, я предпочитаю не знать. Будем считать наш союз деловыми отношениями, если он состоится ещё.

Галина Николаевна не успевает убраться до конца: начальник влетает в кабинет, едва не снеся женщину. Она тихо ойкает, хватаясь за край моего стола, но не возмущается вслух.

– Выйдете! – Володин рявкает так громко, что уборщица вздрагивает и испаряется за одно мгновение.

Теперь между нами никто не стоит. Я стараюсь не трястись и не взиматься в кресло, от разговора все равно никуда не убежать. Напротив, лучше здесь, в стенах Администрации.

При свидетелях Андрей не будет срываться.

– Дрянь, – выплёвывает он ругательство, нависает над столом, упираясь в столешницу кулаками.

Его светлые глаза с красными веточками лопнувших сосудов смотрятся страшно, ноздри раздуваются от еле сдерживаемого гнева:

– Ты когда успела за моей спиной? Совсем краев не видишь? Думаешь, он тебя спасет? Поиграется и бросит, а ты опять сопли кровавые по лицу размазывать будешь!

Я молчу, не позволяя его словам цеплять меня. Ничего, скоро конец рабочего дня, потерпеть немного.

– Что ты молчишь?! – он замечает заявление, хватает его, сминая с края бумагу. Я вижу, как двигаются глаза, пока Андрей читает по строчкам написанный от руки текст. И отмечаю ту самую секунду, когда до него доходит, что там написано. Он переводит на меня взгляд, комкает лист, а потом одним взмахом руки скидывает со стола монитор.

Вот тогда я вскрикиваю, закрывая лицо руками от неожиданности. Андрей хватает меня за локоть, тянет из‑за стола, и мы замираем напротив друг друга, так близко, что воздуха‑то и не остаётся. Он дышит быстро и неглубоко, как после забега, грудь ходуном ходит.

– Отпусти меня, – я все ещё пытаюсь говорить спокойно, хоть и от страха бьётся бешено в груди сердце, а он встряхивает меня – как куклу:

– Ты специально же, да? Чтобы я ревновал, устроила весь этот цирк? Я тебя никогда не отпущу, слышала? Что ты так смотришь, ведьма, всю душу вымотала? Я без тебя жить не могу, – он говорит это уже спокойнее, но от того только страшнее становится, – никогда ему не отдам. Сдохнем с тобой, но оба.

Вот этого я и боюсь.

Молчать, нужно молчать, и тогда Андрей придет в себя, а потом будет извиняться, сам боясь того, что творил. Но сегодня не работают мои привычные методы, кожа под его пальцами горит, а значит, будут синяки. Каждый мужчина в моей жизни оставляет отметки на теле, показывая: женщины слишком слабые, чтобы сопротивляться в одиночку.

Но я справлюсь, я выживу, выгрызу себе свободу.

А пока надо молчать.