Зона мутации
Долго не могла заставить себя прикоснуться к вареву. Потом отыскала деревянную ложку, обтерла ее, осторожно зачерпнула бульон. Вкус был ни на что не похож: не восхитительный, но и не противный. Вычерпала почти все, что было в тарелке. Достаточно ли этого, чтобы получить свою порцию иммунитета? Вряд ли.
Маша смотрела на кусок темного, почти черного мяса. Разломила его ложкой на мелкие части. Подцепила одну, поднесла ко рту. Закрыла глаза и шумно выдохнула, будто собираясь выпить стакан водки. Принялась жевать.
«Мясо, как мясо» – убеждала она себя. Но в голове почему‑то всплывал образ Антохи, запертого в лаборатории, глядящего на нее с укоризной.
Маша вскочила, бросилась к выходу. Прежде, чем Хромой успел преградить ей дорогу, сбежала с крыльца и, согнувшись под ближайшим кустом, выблевала только что съеденное. Она еще отплевывалась, когда ее накрыла тень. Рука протянула тряпицу – чистую, какую не ожидаешь получить от дикаря.
– Привыкнешь.
Она взяла подобие платка, утерлась.
– Спасибо.
Хромой проводил ее обратно в дом, подозрительно зыркая по сторонам, не желая, чтобы случившееся заметили слишком многие. Аккуратно прикрыл за Машей дверь.
Чужой дом не был клеткой, и все же Говорящий исполнил угрозу: запер ее черт знает насколько. Сам не приходил – ждал, наверное, когда она позовет, созреет, чтобы рассказать ему все, выдать свои тайны.
«Посмотрим, кто кого переупрямит!»
Прошел один день, другой… Она действительно стала привыкать к мясу, хоть и приходилось иной раз заставлять себя проглотить, не выпустить еду обратно. От безделья ходила целыми днями из угла в угол или сидела у маленького оконца, закрытого несколькими кусками ломаного стекла. Смотрела, как ветер несет по воздуху первые желтые листья.
Хромой неотступно дежурил рядом с домом, отлучаясь только по нужде, да и то вместо себя ставил верного ему человека. Ел и спал он тут же, на крыльце. «Вот ведь дубовая шкура! Не удивлюсь, если его и снег не испугает».
Маша открыла дверь, тут же наткнувшись на широкую спину, обладатель которой сидел на ступеньках.
– Не обязательно все время торчать на улице. Можешь зайти в дом, погреться у огня.
Хромой даже ухом не повел, будто ее и не было рядом. Тогда Маша села на крыльцо, почти прижавшись к нему боком.
– Долго это будет продолжаться? Говорящий тебе не говорил?
– Мне приказано, я сторожу. Вернись в дом.
– А если я писать хочу?
Он встал, повернулся к ней, глядя выжидающе.
– Ну? Идем.
– Перехотелось.
Ушла обратно в дом, хлопнув дверью.
Когда ночь почти скрыла от любопытных машкиных глаз жизнь архангельского гнезда, она увидела через оконце знакомый силуэт, мелькнувший рядом с домом. Темная одежда, развевающаяся за спиной, словно крылья, бледное пятно худого лица…
Вышла на улицу.
– Слушай, ты это… извини. Сам понимаешь – сижу тут безвылазно, сатанею.
Вряд ли Хромой знал последнее слово, но догадался, о чем она.
– А куда Говорящий с небом пошел? Да еще на ночь?
Охранник вытянулся, разминая мышцы, сказал тихо, не поворачиваясь к девушке:
– То его дела. Нас с тобой не касается.
– Да меня все касается, – так же тихо ответила она. – Он ведь при тебе дал мне имя. Помнишь, какое?
– Пришедшая.
– А откуда пришедшая? Для чего? И почему у меня отдельный дом, даже своих людей ради этого выгнали? Обычный я человек, или… Как считаешь?
Он промолчал, лишь костяшками пальцев хрустнул.
– Правильно хрустишь. Меня здесь все касается! Это только Говорящий думает, что он меня ломает, на самом‑то деле наоборот. Помучается еще немного и прибежит, на все согласный. Там, глядишь, и место руководчика моим станет.
– Тебе бы сказки у костра рассказывать, – Хромой присел на крыльцо, задрал голову, разглядывая звезды, подмигивающие между верхушек сосен. – Говорящий очень темный человек. А ты другая совсем. Слабая против него.
Но Маша будто не слышала его слов. Положила ладонь на сильное плечо, склонилась к уху охранника.
– А кто мне сейчас помогать будет, потом любую награду…
– Все, хватит!
Он вскочил, толкнул ее спиной о дверь, загоняя в дом. Повалил на стол, схватив за горло.
– Думаешь, меня легко одурманить? Видал я таких. Нечего застить мне глаза своими медовыми обещаниями!
Отпустил, отступая к выходу. Но грудь его часто вздымалась и глаза сверкали – не остался Хромой равнодушен к тому, что она говорила. Спрятал внутри себя, запретил думать об этом. Только зернышко посеяно и никуда ему теперь от этого не деться.
Маша холодно, почти со злостью усмехнулась. Скинула лишнюю одежду, забралась на широкую кровать. Одеял дикари еще не придумали, но в доме было тепло, укутываться не хотелось.
– Еще бы выпить чего и вечер можно считать удачным.
Она заснула с улыбкой на лице.
Дверь приоткрылась, впуская порыв осеннего ветра и что‑то еще – темное, бесформенное. Оно приблизилось к кровати, склонилось над девушкой. Рука закрыла ей рот и крик пробудившейся вышел глухим, едва слышным. Маша отчаянно отбивалась, пока накидка не сползла с головы Хромого.
– Да замолчи же ты! – процедил он сквозь зубы. – Не дергайся.
Убрал руку, убедившись, что она не собирается больше кричать.
– Одевайся.
Маша поднялась, стала искать одежду. Прошептала:
– Нужно зажечь лампу, я ничего не вижу.
– Найдешь и без лампы. Не хватало только показывать всем, как мы суетимся.
Больше она вопросов не задавала – и так понятно, что охранник украдкой зашел в дом и потащил ее в ночь не ради шутки. Значит, решился на что‑то. «Это хорошо. Это значит – против своей гнездовой системы пошел, какие‑то правила нарушил. А то, что ради меня – вдвойне хорошо».
Куда они направлялись, Маша не сообразила бы даже днем, а уж ночью и подавно. Ступали осторожно, стараясь ничем не выдать своего присутствия. В лесу это почти невозможно – везде сучья, сухие ветки… Но сейчас под ногами была утоптанная дорожка, которой местные часто пользовались. Два раза Хромой останавливался, вслушиваясь в ночные шорохи, потом двигался дальше.
