Зона мутации

– Что… Кхм… Нового? Кхм‑кхм…

Проснувшийся отец закашлялся и ей пришлось ждать, пока он справится с приступом.

– Четвертый спутник – все. «Нет сигнала».

– Перезагружала?

Махнула рукой.

– Что я, девочка сопливая? Ты бы еще спросил – воткнула ли в розетку. Конечно перезагружала! Нету спутника, отлетался. Над нами осталось три. Сколько они еще будут работать? Год? Десять? Пятьдесят?

– Или завтра накроются.

– Спасибо, оптимист.

Ненадолго воцарилась тишина. Старик и девушка смотрели на огонь, наслаждались волнами тепла.

– Давай‑ка я пива принесу. Зря что ли пшеницу с острова везли?

– Когда везли, я про хлеб думал.

– А я про пиво.

Она принесла большую бутыль, разлила янтарную жидкость в стеклянные, помутневшие от времени и царапин стаканы. Вместе с пивом подала отцу несколько листков синтетической бумаги.

– Вот, погляди. Последнее племя из Северодвинска ушло. Видишь точки? Групповая цель, спутник тепловизором вел. Снимки сделаны позавчера, вчера, и сегодня утром. Ушли с базы подводных лодок, у них там обиталище было.

– Куда?

Дочь посмотрела на отца. Молчанием хотела показать, что вопрос риторический.

– К ближайшей зоне мутации, куда же еще.

Он снова кашлянул, отпил из стакана.

– Пап, надо валить отсюда. Скоро на севере совсем людей не останется. Пока есть возможность – перехватить хоть кого‑нибудь, создать свою группу… В Архангельске вот еще большое племя.

– Разве нам здесь плохо?

Маша не выдержала, со злостью поставила стакан на пол, расплескав почти половину.

– Ну да, конечно! То тебе надо на развалины Исакия…

– Это была прихоть.

– …то «не хочу уезжать от Шпицбергена».

– На острове морозильник с семенами и генетическим материалом.

– Но мне‑то что делать, пап? Ты проживешь еще, дай бог, сколько? А потом? Что мне делать? С кем я останусь?

– Вот потом и уйдешь на юг.

– Бл… – она хотела швырнуть стакан о стену, но сдержалась. – Я хочу об этом сейчас думать, а не потом! Потом поздно будет! У всех станут черные рожи и большие клыки.

– Может, оно и к лучшему.

Маша смотрела на отца долго, с разочарованием и тихой яростью.

– Ясно… Ясно‑понятно!

Одним глотком допила пиво.

– Знаешь, пап, когда мы ходили на нашем утлом баркасике к Шпицу, мы зациклились на продуктах и домашних животных. А надо было – надо! – думать о том, чтобы прихватить ящик человеческой спермы!

Она бросила в его сторону обиженное «я спать» и хлопнула дверью.

Поднялась в маленькую, совсем не прогретую каморку на втором этаже. Хотя помещение и считалось ее комнатой, Маша здесь почти не спала – они с отцом предпочитали ночевать в каминном зале. Но только не сегодня, не сейчас. Злость душила ее и – нет, она даже не думала расплакаться! Это не в ее характере. Маша злилась на пропасть между отцовским безразличием и ее стремлением жить. Она требовала от себя действий, а расслабленное созерцание конца света ее раздражало. И все же она не могла бросить отца. Плюнуть на все, сбежать. Он для нее – последний родной человек.

Маша подошла к маленькому, квадратному оконцу. Послушала завывание ветра. Внизу, у входной двери, раскачивался единственный светодиодный фонарь, почти не способный разогнать тьму. Можно было бы подключить и другие, но зачем? Пустая трата ресурсов.

Источник энергии – биогенератор – шевелился в огромном корыте, в чулане. Емкость притулилась к стене, кирпичная кладка которой согревалась камином. Копошащиеся одноклеточные казались зеленым пюре, разделенным на две секции, в каждой из которых скрывалось по дюжине высоковольтных кабелей.

Сто лет, двести – это пюре могло производить электричество дольше, чем ядерный реактор. Когда‑то такие генераторы, аккуратно упакованные в полимеры, выпускались в промышленных масштабах. Сейчас Маша и ее отец довольствовались неказистым корытом – грубо и неэстетично, зато эффективно.

Она включила обогреватель. Легла в постель. Спать не хотелось: на улице темно не потому, что поздно, а потому, что солнце садилось в этих широтах все раньше и раньше. Скоро оно закатится за горизонт надолго, не выйдет до самой весны, каждое утро намекая о своем существовании лишь слабой зорькой вдали.

Маша думала про Антоху. «Что теперь с ним делать?» Она, конечно, дождется результата седьмой попытки. Пара недель и все будет ясно. Но сама понимала, что это тупиковый эксперимент. «Эволюции придется выбирать – мы или они. Чего‑то среднего не получится».

Достала пистолет, проверила магазин.

– Придется убирать друга Антоху.

Она усмехнулась. Сама больше полугода назад дала ему это имя, когда во время одной из вылазок выследила мутанта, отставшего от стаи. Привезла на пикапе, всадив по дороге с десяток инъекций. Написала на клетке «Антоний», в честь любовника Клеопатры. Ну в самом деле – не Цезарем же, куда ему.

Снова спрятала пистолет, откинулась на подушку. Несмотря на холод снаружи и завывающий ветер комната быстро наполнялась теплом от обогревателя. И вместе с выпитым это расслабляло, тянуло, наконец, в сон.

– Еще две недели. А потом… Разберусь с животным, и… надо будет решать. Уговорить… Отца…

К назначенному сроку понесло снег. Маша даже думала достать лыжи, но хлопья, летящие сверху, были мокрыми и тут же таяли. Пошла к лаборатории в зимних ботинках. Суп в этот раз с собой не взяла, зато на бедре ее болталась кобура. Девушку одолевали противоречивые чувства.

– Да на кой он мне сдался?! Особенно теперь, – убеждала она саму себя. – Привыкла? Ну и дура, если привыкла. Антоха не человек и нужен был только для эксперимента. А эксперимент официально признан неудачным!

Не стесняясь поправила комбинезон в промежности, под которым скрывалась тряпица, заменяющая ей прокладку. Остановилась, тряхнула головой. Посмотрела наверх, открыв рот, стараясь поймать снежинки.

Пошла дальше, с каждым шагом нервничая все сильнее. По правде сказать, Маше приходилось убивать мутантов. Не то, чтобы часто, но пару раз, для самозащиты – было.

– Отвратительно. Терпеть ненавижу такие сомнения! Как будто я должна кому‑то. Мол, приручила – ответственна! Да он бы на куски меня порвал, если его без дозы из клетки выпустить!