Альма. Ветер крепчает
– Я не находила. Она сама нас нашла.
Брат замолкает, глаза его блестят.
– О чём думаешь? – спрашивает Альма.
Тишина. Он размышляет.
– Проверяю, смогу ли вспомнить день лучше, – говорит Лам.
Альма улыбается. Только что она показала ему, как залезать этой зебре на спину – держась за кожаное кольцо. Брат даже забрался следом за ней и уселся сзади, в своей синей шапочке, с которой не расстаётся. Они помчались галопом к деревьям, и газели разлетались, как бабочки. А после они оба тихонько соскользнули на траву, отяжелев от счастья.
– Её зовут Дымка, – шепчет Альма.
– Откуда ты знаешь?
– Потому что вся белая.
– А что, можно давать имена всему новому?
Она отвечает гордо:
– Да. Хочешь – и называешь.
Но Альма знает, что до появления белой Дымки последней новостью в их долине было рождение её младшего брата. Когда родился Лам, ей было три, и ничего нового с тех пор не возникало на горизонте.
Их долина со всех сторон окружена скалами. В ней тепло и красиво, как в раю. Она похожа на огромную ладонь, полную лугов, деревьев и диких зверей. Раскрытую ладонь, дающую всё, что нужно для жизни: пищу, звёздные ночи и маленьких, резвящихся в ветвях забавных обезьянок. А ещё ливни, под которые они ныряют голышом, послеобеденный сон между мамой и папой, высокие травы, которые гнутся, когда пройдёт лев или дунет ветер.
Но кроме того уютного, укрытого от всего мира, ничего для них не существует. На всю долину – лишь одна их семья. Нечему взяться для новых имён – и неоткуда. Или надо тогда называть каждое пролетающее облако!
И вдруг вот она – Дымка. Стоит перед ними, точно мираж. Альма видела, как она пришла ровно год назад. И долгими днями прочёсывала долину одна, с луком через плечо, чтобы отыскать её снова, чтобы убедиться: она ей не приснилась.
Мало‑помалу Альма научилась приближаться к ней и много месяцев ничего никому не говорила. Хранила её для себя одной.
– Дымка! – зовёт Альма.
Дымка склоняет к ней морду с ласковыми тихими глазами.
– Она откликается? – спрашивает Лам.
Они всё лежат. Альма, улыбаясь, перекатывается на бок, и из травы вспархивает облако крохотных птичек. Теперь она лежит к брату спиной.
– Откуда она пришла? – спрашивает Лам. – Оттуда?
Тишина.
– Аам, скажи.
Он зовёт сестру Аам. Тянет это «А», словно готовится съесть любимое лакомство, жмурясь от удовольствия.
– Она оттуда? Аам, скажи.
Младший брат тоже повернулся на бок и смотрит ей в спину. Он спрашивает снова:
– Аа‑а‑а‑ам… Откуда она?
Даже в раю нужно рассказывать детям сказки и придумывать другие миры. Так что Альма придумала для брата страну, Которая Там. Она рассказывает про неё каждую ночь. Она наполнила её чёрными цветами, маленькими девочками, пахнущими жжёным сахаром, искрящимися в темноте лугами, крылатыми домами высотой со скалу. Она говорит «там» на языке их матери, языке легенд и песен.
Но случилось кое‑что непредвиденное, от чего Альме немного не по себе. Страна, которую она выдумывает для брата, стала для него убежищем. Лам понемногу перебрался туда, на воображаемые просторы. Последние месяцы он думает лишь о них, днём и ночью.
И не хочет оттуда возвращаться.
Лам слышит, как бормочет сестра. Альма напевает, и по голосу ясно, что она улыбается. Ей нравится быть королевой созданной для него страны. Нравится рассказывать красивые и полные опасностей сказки, которые сами собой слетают с её губ.
Проходит время. Небо темнеет, нависает. Дымка стоит над ними, не двигаясь. Возле глаза у неё сидит маленькая птичка с серебристым клювом, и она не хочет её вспугнуть. Даже не моргает.
Альма всё напевает, не раскрывая рта, держа при себе свои тайны.
– Хватит… – умоляет Лам. – Хватит! Пожалуйста…
Вдруг Альма замолкает. Что‑то подрагивает за спиной. С таким звуком капает после дождя с веток.
Её брат плачет.
– Лам…
Она поворачивается и прижимается лбом ко лбу Лама, между бровей. Нос брата входит в выемку на её переносице. Лица соединяются без зазоров. Уже не разобрать, чьи это слёзы.
Потому‑то Альма и думает, что они всегда будут вместе. У неё есть и другой, старший брат, Сум, которого она нежно любит, но маленький Лам – вторая её половинка.
Он, к слову, перестал плакать, едва они соприкоснулись кожей.
– Она пришла оттуда? – спрашивает Лам снова.
И прибавляет:
– Ты как‑нибудь сводишь меня туда, Аам?
Потом долго молчит.
– А мы? Откуда мы пришли?
Альма не отвечает. Она знает только, что родилась здесь тринадцать лет назад. Жила вместе с родителями и Сумом, росла на воле в этом огромном краю, где однажды, в свой черёд, появился и Лам.
Свобода их ограничена лишь одним законом, который отец повторяет, пристально глядя им в глаза: ничто и никто не должен попасть в долину снаружи. И ничто не должно из неё выходить. При этих словах глаза его становятся чёрными стрелами, она не узнаёт их. Они пугают. Вот почему она до сих пор молчала про Дымку. Потому что видела, как та явилась утром, в большой дождь, и она точно с той стороны: из‑за этих железных полумесяцев на копытах и кожаного кольца на шее.
Альма с Ламом лежат не двигаясь и слушают, как жужжат осы, которых Дымка отгоняет хвостом. Потом мальчик отстраняется от сестры. Он поворачивается на спину.
– Всё хорошо? – спрашивает Альма.
Но Лам уже не здесь. В руке он сжимает свою синюю шапочку. И, лёжа на лопатках, внимательно рассматривает бесполосую зебру, белую, как утренний туман.
