Бельведер
–Jesuisvraimentdesole[1], господин следователь. – Околоточный надзиратель неожиданно явил свое воспитание как минимум гувернёром. Вероятно, и таким образом он желал учтиво извиниться за сложившееся неудобство. – Более чем пять минут для свидания дать вам не могу. Сами понимаете, не ровен час, нагрянут чины из охранного отделения. А я не желаю sʼattirerunblame[2] по службе от участкового пристава, дескать, не спросив его дозволения, пустил вас. Но и отказать неловко, вроде бы по положению о подотчётности обязан я вам содействовать. Так уже… пять минут, господин следователь. Пять минут… И пожалуйте к улице.
– Каков интерес жандармов в этом деле? – пройдя в комнату для свиданий с арестованными, спросил следователь. – Что им, собственно, нужно?
– Не могу знать, – ответил надзиратель. – Да только дельце это крамолой попахивает.
– Так уж и крамолой? – усомнился следователь. – Поди почудилось?
– Никак нет, господин капитан. Не почудилось. Опять же городовой Прихватов Павел Сидорович в рапорте доходчиво рассказал, что очевиден шкандаль по причине неразделённой страсти, но листовки разбрасывала.
– Кто там понимает? – пожал плечами следователь и неожиданно предложил: – А может, она эти листовки подобрала на улицах, не пропадать же бумагам?.. А чего в них написано, не разобрала. Грамоте не обучена.
– С чего бросала тогда? – парировал околоточный.
– Не бросала вовсе. Возможно, из одежды сами выпали, когда урядники ей руки крутить стали. Ага?..
– Что же это получается?.. Конфуз? – прихлопнул себе по коленям надзиратель. – Выходит, что она с револьвером бесцельно, как бы и так себе разгуливала по Петербургу. Ненароком собирала в подол разные бумаги. Случайно повстречала своего обидчика – любовника неверного. Решилась и погналась ему отомстить?
– Очень даже возможно. Admirablement[3], – похвалил следователь. – Браво. Ваши предположения не лишены логики.
– Мои?! – возмущённо замотал головой надзиратель, да так шибко, что фуражка сползла на ухо. – Нет уже, такое совершенно невозможно и подумать. Вы, господин капитан, не извольте держать меня в дураках. Особа эта непростая. Ей‑ей, грамоте она обучена хлеще нашего. Наверняка курсистка, потому как после взятия её под стражу непременно затребовала к себе нынче модного адвоката… – Околоточный, как пляшущая цыганка, защёлкал пальцами, пытаясь припомнить фамилию. Прищурился, напрягся умом, но тщетно… Отмахнулся: – И журнальных репортёров из «Гудка». А в камеру, заметьте, попросила для себя печатное издание «Женщина и социализм» Августа Бебеля. И философские труды Дидро. И в тот Дидро я заглядывал. Уверяю вас, в нём всё писано по‑французски.
– Обозвалась? – без интереса спросил капитан.
– А как же, – самодовольно ответил надзиратель. – Незамедлительно и безо всякой утайки. У нас ведь не забалуешь. – Околоточный осёкся: – Однако доложу, что она назвалась добровольно. Мы мордобой не применяли. Эти политические, признаюсь по совести, народец хоть и шальной, но явно башками об стену тронутый. Хватай их за всё и как хочешь – ничего и никогда не скрывают. Ей‑богу, что сектанты, легко с ними. Всего‑то и дел, как полагается по обхождению обед мы для неё от Палкина доставили. Чин чином подали: хлебушко на тарелочке, салфетки, ложечку обмыли… Она за обеденным супом и обозвалась.
– Как же обозвалась?
– Аглая Ефимовна Сапронова.
– Да уж, сущее безрассудство, – разочарованно выдохнул следователь и поправил ладонью и без того безукоризненную причёску: что спереди, что сзади. Лишь вихрастый чубчик слегка выбивался из порядка и как‑то раззадоривал, как бы уличая обладателя в сокрытом характере, дескать, а‑нет, не купишь задёшево, видать же – шалун ты нутром, ваше благородие. Повеса ещё тот, а пыжишься наружностью в сурового и непреклонного исполнителя имперской законности.
Но благородие прилежно старался и чубчик, в конечном счёте, так же улёгся – поддался бриолину.
На первый взгляд следователь по аксессуарам и строгому стилю чиновничьего наряда казался человеком серьёзным, сформированным, далеко зрелым и умудрённым жизненным опытом. На самом же деле был ещё довольно молод, чуть старше сорока. Сложение фигуры имел крепкое, статное, атлетическое. Лоб низкий, взгляд волевой, дерзкий. Нос прямой, греческий. Хотя, возможно, и немецкий.
– Действительное безумие, – пробормотал следователь и отмахнулся от неожиданного известия, как от назойливого насекомого, будь то муха или комар – без разницы: – А чего тут думать? Так и отмечу в рапорте, что это дело в компетенции охранной полиции. Исполню служебную формальность и adieu[4]. Приведите арестованную. Обещаю вам, что в разговоре с ней более чем на пять минут я не задержусь.
В подтверждение выполнить обещанное самым серьёзным образом следователь вынул из кармана хронометр и туже взвёл пружину. Время пошло.
Через минуту надзиратель доставил арестованную на допрос.
– Вы обещались, господин Ригель, – с робкой надеждой в голосе напомнил он следователю и вышел из комнаты, тем самым деликатно предоставляя встрече интимную обстановку: – Уже Христа ради…
– Всенепременно, любезный, – в очередной раз заверил капитан. – Всенепременно.
– Ну, здравствуй, Зина, – надменно приветствовала Ригеля вошедшая в комнату молодая, простоволосая, но по‑русски красивая женщина. – Что же?.. Допрашивать меня станешь? А может, сразу пытать? Чего уж тут церемониться?
– Не городи чепуху! – сердито одёрнул её Зиновий Петрович, расторопно прикрыв за околоточным надзирателем дверь. Затем резво обернулся, расправил плечи и взглянул в упор:
– Я сколь раз просил тебя, Глаша. Сколь раз умолял, чтобы ты не ходила в эти разные студенческие секции. А тому более не связывалась со вздорными отщепенцами из «Народной воли». С этими социал‑недоумками, самовольно назначившими себя трубадурами не понятных им же самим учений нигилизма. Возомнившими, что именно им предначертано судьбой стать вершителями некоего народного волеизъявления. А ведь и это народное волеизъявление они за место народа надумали и провозгласили сами.
– Смею тебя заверить, – непреклонно ответила арестованная, – что народники совершенно не нуждаются в твоей моралистической оценке. Они по сути своей бесстрашные проводники идей Великой французской революции. Изучая их манифест, я поняла: в отличие от тебя они с простым народом.
[1] Не обессудьте, извините (фр.).
[2] Получить неприятность (фр.).
[3] Замечательно (фр.).
[4] Прощайте (фр.).
