Бельведер
– Мы с Сысоевым хорошечно[1] выпили водки. Он захмелел, увидел на сцене Софию, оказался от неё в нескрываемом восторге, увлёкся. А дальше – больше; внезапные и серьёзные намеренья, всякое и амурное. Обычная офицерская дурь, дескать, никому из господ не дозволю ей под одежды таращиться! Не сметь!.. Даже издали в монокли.
– Было бы на что, – хмыкнула Аглая.
– Смеху вокруг!.. А тот Сысоев разошёлся, буйствует, уже и ревнует, – продолжал Ригель. – София такое дело знает и сама – в азарт. Вся загорелась, флиртует: тю‑тю‑тю… тю‑тю‑тю… И вроде как бы да, а вроде и нет. В общем, ответила шуткой. А при антракте решились мы с ней подстегнуть этого ревнивца. Она возьми и демонстративно – перед всеми, черкни мне нежные слова в открытку. Ух, этот измайловский отелло меня чуть не убил!.. Черенком от лопаты.
– Лопату где взял в приличном обществе?!
– Где‑где?.. Так и знамо, где. В театральном палисаднике отобрал у Патрика.
– ?!
– ?..
– Кто такой Патрик?!
– Так и понятно, кто. Это же ваш каптенармус. А дворником он у Клейнмихелей.
– Наш Рунге?
– Ну да, ваш Рунге, Патрикей Иванович. Сам он из флотских, служил комендором на линкоре «Париж». В крымскую кампанию по контузии убыл на берег. При 64‐й полевой батарее участвовал в драке под Кюрюк‑Дара. Шустрый и крепкий коротышка. Сам бы он лопату не отдал. Но штабс‑капитан злодейски наскочил, выхватил и о перила – хрусть! Расколол черенок пополам! И погнался… Два раза целил по спине, но мимо. Лишь вскользь досталось по заду. А представь себе, если бы угодил по башке? Мог же и убить, засранец!
– Вот и катись!.. Вдоль по Питерской!.. К Софке своей, коль уже Сысоев тебя не убил, – горько всхлипнула Аглая. – А обо мне забудь. Кончено всё! В каторги пойду! Папенька меня простит!
И ну его по‑бабьи навзрыд реветь.
– Я тебе так пойду! – прикрикнул на неё Ригель. Пригрозил: – Что и возвращаться не захочешь! Чего удумала? – Подбоченился и усмехнулся: – Считаешь, что в каторгах тебя не отыщу?
– Не отыщешь!
– Ой ли?.. – бахвалясь, всплеснул руками Зиной Петрович. Но, припомнив нелестное былое, устыдился: – Под Кюрюк‑Дара, ей‑богу, не пойму, как мы с тобой тогда разминулись. Потерялись – промашка вышла. Ты уже прости меня, Глаша. Но в Петербурге‑то я тебя разыскал. А в Томске и подавно найду. Плёвое дело.
Ригель призадумался:
– А вот если на Камчатку ушлют, так это тяжкие хлопоты. Но тако ж вряд ли оплошаю. Разыщу! Даже не надейся ускользнуть.
Зиновий переменился и заговорил нежно:
– Думать не смей о всяком декабризме, ясно тебе? Мне без тебя никак невозможно. Люблю тебя, глупая ты бабёха. С юных пор люблю. Ты и сама про то знаешь. Ведь знаешь же?
– Любил бы меня, не стал бы её хранить, – воспротивилась Аглая, ткнув пальцем в этуаль на открытке.
– Чёрт дёрнул, бес попутал. Почто не выбросил?.. И сам не ведаю, – озадаченно почесался у себя в затылке Зиновий, растерянно глянул по сторонам, совершенно не представляя, чего бы ещё такого сплести в историю – на ум приличного способа извернуться не приходило. Однако нашёлся: – Так и давно уже было, ей‑богу! Ну, совсем уже давно! Мы с тобой в ту пору ещё не отыскались. А так бы я – ни‑ни‑ни… Не позволил бы себе даже глядеть в её сторону. Это старое, Глаша. Совсем старое. Вот ей‑богу. – Зина осенился крестом: – Ага?
– Ага. – Сапронова наивно успокоилась, примирилась. Вероятно и судя по всему, выплакалась. И утёрла слёзы платком, предложенным ей Зиновием Петровичем.
– Револьвер взяла зачем? – настоял на своём вопросе Ригель.
– На Каменный остров пошла, – вздохнула Аглая. – Твою Софию‑разлучницу желала в театре отыскать и убить!
– О Господи!.. Дай мне силы! – взмолился Ригель. – Ну и что?.. Нашла?
– Не‑а. Не было её в репетициях.
– У моста за кем гналась?.. Стреляла в кого? Зачем?
– Не гналась я. А как отправилась на Каменный остров, то приметила, что от самого лазарета за мной скрытно увязался Иосиф, сотоварищ Максима по студенческому кружку. А на обратной дороге и вовсе погнался за мной. Бежит и кричит ругательства, дескать, верни прокламации, дура!.. Я наутёк. Но где там, он прыткий, как чёрт. Считай, что у самого моста и догнал. Так я с испуга пальнула ему под ноги, как ты учил.
– Листовки кидала зачем?
– Не кидала вовсе, – возмутилась Аглая. – Врут жандармы. На бегу сами собой эти листовки из юбки выпали.
– Брала их где?.. Зачем? – Ригель совершенно весь вспотел и уже решительно отказывался что‑либо соображать.
Аглая откровенно поведала:
– Вчера в лазарете фельдшеры из полевой хирургии ожидали приезда Лавра Георгиевича.
– И что с того? – насторожился Ригель.
– Лекарь Тихомиров обещался читать нам лекцию по трудам профессора Пирогова о медикаментозном лечении неоперабельной язвенной болезни желудка. Однако Лавр Георгиевич не явился. Ждали, глаза проглядели, не дождались. Я, по обыкновению, занялась помолом порошков. Горская разводила микстуры. Вишневская готовила мази. Как вдруг грохнуло на парадной лестнице этажом выше нашего. Я же смекнула, что это никак не в присутствии. А ещё выше – на четвёртом этаже, в квартире сыроделов Кобозевых. Дверь, понятно, отворили, а пружина тугая… У них всегда так грохочет, когда возвращаются. Пошла я из любопытства поглядеть. А там уже и народники скучились, вовсю чаи гоняют, беседы беседуют, спорят… Бумагу повсюду набросали… Ну, прямо, как в семинарии у ректора. И всё‑де листовки, воззвания… Максим по признанию‑то меня впустил, книжек мне дал читать, но отвлёкся: с Иосифом они о чём‑то шушукались в коридорах. Я книжки оставила, а разной бумаги взяла. И напихала себе.
– Для чего, Глаша?
– Ты бестолковый, Зина?! – возмутилась Сапронова. – Как нам, по‑твоему, без бумаги в Юрковичах? Там, коль понадобится, днём с огнём писчей бумаги не отыщешь. Мануфактур поблизости нет. Ехать за ней в уезд, что ли?.. К тому же нынче в цене бумага. Папенька мой стар, хозяйство в упадке. В недавнем писал мне, что корова стельная весной пала и земля в залоге. А он ведь на селе не в последних людях. Так и каково же у других?
Аглая вздохнула и посетовала:
– Всё благодаря твоему императору Александру Второму Николаевичу с его иноземными советниками по крестьянской реформе для землепашцев по смерть кабальной. У своих помещиков из крепостничества откупили, вот же радость какая!.. Так и нет же. Чужеродным банкирам в залог… С потрохами!.. Считай, лучше бы и продали вовсе.
[1] Хорошо, добротно, прилично (словац.).
