Бельведер
А также был сигнал от экономки, что писарь Белецкий не раз являлся во дворец за полночь в непотребном виде и просился ночевать в канцелярию или хотя бы в электрическое распределительное устройство, но вахтовыми и швейцарами допущен не был. Шёл на конюшню, пьянствовал с Кротовым. А конюх Кротов во время развода караулов посреди парадного строя навозным задом влез на бричку, получил шпицрутенов и был унижен в окладе жалованья, что подтверждают мажордом и бухгалтер казначейства.
По вечерам, когда на дворе и в галереях уже темно, электрических фонарей никто из швейцаров не зажигает. Этуаль Софья Усиевич для вдохновенья перед премьерой совершала променад, сослепу оступилась и упала в можжевеловую клумбу. Изодрала платье.
К слову сказать, камер‑лакеи к приезду высоких гостей камзолов не меняют, вид имеют зачуханный, неопрятный. Осмелюсь думать, надобно менять другими.
За сим кланяюсь Вашему Императорскому Высочеству».
Статс‑дама, Марфа Богомолова. (Подпись).
Написано уведомление под диктант. Писарь охранной конторы Аркадий Белецкий. (Подпись)[1].
– Кого менять другими, милочка? – недоумённо спросила статс‑даму Евгения Максимилиановна, отстраняя от себя с трудом осмысленную записку, которую та подала. – Гостей или камзолы?
– Дворцовую прислугу, ваше высочество, – убедительно ответила Богомолова. – Сплошь обнаглели и тунеядцы. Заспались в перинах. Гнать их всех со двора, и по шее! Воли захотелось?.. Получай!
– Чем же им таким чином будет наука?
– Испытают крайнюю нужду, наплачутся, на коленях приползут хлебушка просить. А что?.. Рокфеллеры, к примеру, в Северных Штатах таким образом и поступают. С периодичностью в два года в Chase Manhattan Bank[2] меняют всю прислугу включая и управляющего. Чем же тот банк не дворец, спрашиваю я? И каково умно! Тут тебе и свежая рабочая струя и прочее… А в случае какой финансовой каверзы – ручки в стороны, нонсенс‑с… Были ещё вчера служащими, а нынче уже выгнанные: винить некого. Учтите, ваше высочество, что в Новом Свете не дураки. Собралось всё самое передовое, – протянула ихнему высочеству очередной листок. – Прочтите «Коммерсантъ».
– Хм… Рокфеллерам, возможно, и передовое, они ведь протестанты, если я не ошибаюсь? У них и в церквях кавардак… Даже папы нет. – Евгения Ольденбургская не приняла газету, степенно обошла просторную залу второго этажа, от скуки пересчитала картины, канделябры, кресла, этажерки, вазоны, банкетки. Отметила себе, где и на какой треснула обивка, а где всего‑то и потёрлась. Какая ваза, глянь‑ка, чуть сколота. И какой по счёту канделябр с царапиной и весь в пыли. Непорядок и нехорошо.
– Ай‑ай‑ай…
Остановилась у широко распахнутого окна. И тут её взору представился дивный вид.
Огромное, как астраханская дыня, солнце ласково желтело высоко в небе. Горизонт был чист и безмятежен. Ни единого облачка, ни одного неловкого акварельного мазка в головокружительно бездонной лазури. А лишь невесомое розовое марево у его далёкой, глазами еле различимой кромки. Там – на востоке, где, пуще приглядись, угадывалось в петербуржском ландшафте фундаментальное изваяние Исаакиевского собора.
В воздухе приятно ощущались зефирные дуновения прибалтийской акватории, дышалось полной грудью широко, привольно. А под окном, куда ты ни устремись, утопал в цветочной палитре раскинувшийся на многие сажени и вокруг голубых фонтанных прудов Луговой парк.
У западной галереи над можжевеловой клумбой, куда вчерашним вечером из‑за отсутствия освещения неуклюже завалилась этуаль, хлопотали садовники и лакеи. Остригали сломанные ветви, рыхлили почву, прибирали неуместный, не свойственный садовым посадкам мусор.
– Ось тут шампанское распивали, – на малороссийском диалекте проговорил один из них, сгребая в общую кучу битую бутылку.
– Фужеры нашлись, которых не доставало опосля фуршета в гостиной, – обрадовался другой.
– Где?
– Ты гляди острее, сверкают хрусталём на парапете у южной калитки. Слава тебе, Пресвятая Богородица!.. Целёхонькие.
– В правом‑то недопито. И яблочный конфитюр не докушали, господа и пролили из розетки. Видать, этим конфитюром спьяну наряды и заляпали. И брусчатка повсюду вымазана. Ей‑богу, как кто вступил и топтал. Этуаль в крик: «Лайно!.. Лайно!..»[3]
– И вправду схожее…
– А самой розетки нет.
– Как нет?
– Нашёл!..
– Чего такого?.. Розетку?
– Наградной крест «За службу на Кавказе». На ленте… Барона Штиглица крест! Ох, и огорчался господин барон об утрате, три рубля обещался тому, кто отыщет.
– А ну, покажи, он ли?..
– Он самый. Серебряный и с позолотой… Фарт тебе, Васька! Готовь карманы под деньгу.
Из каретного двора выкатили императорский летний экипаж с откидным верхом, стали готовиться к поездке. Кучер Панкрат Бобров совместно с конюхом Кротовым запрягли лошадей.
Прибыл императорский конвой из шести всадников нижних чинов под командой казачьего сотника Андрея Лозового. Писарь охранной конторы Аркадий Белецкий притащил из канцелярии ведомственную книгу и отметил каждого конвоира поимённо.
– Где его теперь встречать? – нетерпеливо вертелся меж всеми Василий.
– Знамо, где, – отозвался со стороны казачий сотник. – К Петергофскому вокзалу Александр Николаевич прибудут в назначенный срок. А вот когда прибудут, про то тебе, собака, знать не надобно.
– Да бог с ним, с государем, – отмахнулся садовник. – Мне Штиглица подавай. Орден вернуть желаю. И вознаграждение получить. А где нынче искать – не ведаю, коль они раньше отбыли – я же видел, а прочие господа и актрисы разбежались из дворца на свiтанку[4] не пойми куда и по личным потребностям.
[1] Орфография и содержание письма большей частью сохранены.
[2] Банк Манхеттен (англ.).
[3] Дерьмо (малоросс.).
[4] Рассвет (малоросс.).
