Безумие толпы
– Это перевод, – согласился он, скорее испытывая любопытство, чем чувствуя себя оскорбленным. И с какой стати Хании Дауд оскорблять его? С какой целью?
Хания поднялась из глубин кресла и заявила:
– Я отправляюсь спать. – Она посмотрела на Клару. – Кажется, я ночую в вашем доме. А на холме имеется роскошная гостиница и спа‑комплекс.
– Да. Оберж[1], – подтвердила Клара.
– Отлично. Завтра я перееду туда. А теперь продемонстрирую «самодовольной толпе» жест обожания и пожелаю вам всем bonne nuit.
Она выставила средний палец.
Гамаш посторонился, чтобы пропустить ее, но она остановилась перед ним.
– Вы хотите знать, почему я назвала вас слабым?
– По правде говоря, мне все равно.
– Я думаю: так ли это на самом деле? Вас многое задевает, включая отношение к вам других людей. Вы знаете, что проповедует та женщина?
– Эбигейл Робинсон? – сказал Гамаш. – Oui.
– Массовое убийство. Я несколько раз просмотрела этот репортаж. Я узнала это выражение ваших глаз, когда вы смотрели на нее. В них была ненависть, верно? – Гамаш не опроверг ее предположение, и она продолжила: – Но вы не только не попытались отменить ее лекцию – вы ей жизнь спасли. Несмотря на ваши старания выдать это за героизм, суть вашего поступка мне ясна. Я раскусила вас, старший инспектор. Встречала тысячи таких, как вы. Вы жертвуете деньги. Думаю, даже на мое дело что‑то пожертвовали. Вы будете подавать еду голодным и собирать одежду для бездомных. Вы будете произносить страстные речи, но и пальцем не шевельнете, чтобы остановить тирана. Вы хотите, чтобы это сделали другие. Вы хотите, чтобы это сделала я. Вы маленький. Слабый. Лицемер. Я думаю… – Она внимательнее всмотрелась в него. Ее глаза обшарили его лицо, остановились на шраме, пересекающем висок. – Да, я думаю, вы, наверное, хороший человек, – во всяком случае, вам нравится так считать. Порядочный. Но вы еще и faible. А вот я – нет. Я не порядочная и не слабая. – Когда Арман не ответил, она понизила голос. – Лучше не стоять у меня на пути.
– Ей вроде бы собираются дать Нобелевскую премию мира? – сказала Рут, глядя в спину уходящей женщине. – Кто у них еще в списке? Ким Чен Ын? Путин?
Мирна посмотрела на Армана:
– Ну как вы? Похоже, она задела вас за больное место.
Арман хохотнул:
– Виноват, не прикрылся.
«Больным местом», которое Хания задела по догадке или по странному наитию, была недавняя мысль Гамаша. О том, что случилось бы, если бы он среагировал не так моментально…
И частично… частично он сожалел, что успел среагировать. Где‑то внутри занозой сидел вопрос: не права ли Хания Дауд, героиня Судана? Ему действительно не хватало мужества?
Уже во второй раз за два дня его обвиняли в трусости. И эти обвинения были связаны с Эбигейл Робинсон.
Он отправился домой вместе с Жаном Ги. По пути Арман думал о шрамах на молодом лице Хании, пытался представить, какой она была в детстве. До этого. Кем бы она стала, если бы родилась и выросла здесь.
Какой она стала бы, если бы ее щеки обдували зимние ветра, а не полосовало лезвие мачете. Он думал о том, каким бы был он, какой была бы Рейн‑Мари, какими – Анни и Даниель, если бы они родились в той же деревне, что и Хания Дауд.
Арман остановился на тропинке, ведущей к дому, закинул голову. Посмотрел в ясное ночное небо, на звезды в вышине. Жан Ги тоже остановился и взглянул вверх.
Хотя Жана Ги и разозлило то, что наговорила эта женщина, по большому счету он испытывал облегчение. Часть тяжелого груза свалилась с его плеч.
Поспособствовало улучшению его настроения и то, что он вспомнил о масляных тартах в жестяной коробке в кухне.
Арман тем временем разговаривал с Большим Ковшом, этим огромным небесным сосудом.
Жан Ги перевел взгляд с небес на тестя:
– Pardon?
– Я сказал: «Молитесь, чтоб не оказаться в аду, где гибнут молодость и смех»[2].
– Отлично, – кивнул Бовуар и подумал: «Только не говорите, что это стихи».
– Это стихотворение, – сообщил Арман.
«Только, бога ради, не длинное».
Арман посмотрел на зятя и улыбнулся:
– Она назвала нас «самодовольной толпой».
– Oui. – «Масляные тарты, масляные тарты». – И что?
– Я подумал: может, она имеет в виду слова из стихотворения Сассуна о Великой войне?[3]
– Ну если бы все разговаривали стихотворными цитатами… Да и откуда ей знать эти стихи?
– Полагаю, она знает гораздо больше, чем можно догадаться, mon ami.
Включая «ад, где гибнут молодость и смех».
«Впрочем, – подумал Гамаш, – как и я».
Глава десятая
– Вы ни за что не поверите!
На следующее утро Анни с топотом выскочила на лестницу. Домашние, услышав ее тяжелые шаги – бух, бух, бух‑бух, – повернулись к двери, и Анни, почти пританцовывая, влетела в кухню.
Ее лицо горело, глаза сверкали от возбуждения, она обвела взглядом всех, кто сидел за большим сосновым столом, завтракая блинчиками и беконом.
– Здесь Хания Дауд.
[1] От фр. auberge – гостиница с рестораном.
[2] Две заключительные строки из стихотворения Зигфрида Сассуна «Самоубийство в окопах». Сассун (1886–1967) прошел Первую мировую войну, и его стихи этого времени носят откровенно антимилитаристский характер.
[3] Приведенные выше слова из стихотворения Сассуна обращены к «самодовольным толпам» тех, кто ликует при виде солдат, идущих воевать с врагом.
