Божок на бис
– За вычетом того, когда ты лезешь в драки с тупыми амбалами, – говорю, собираясь на выход. – В таких раскладах ты сам по себе.
Задергиваю шторы у себя в комнате, падаю на кровать. Мысли копошатся у меня в голове, как черные пауки. Но я хотя б один тут, покемарю в своей комнате, а Берни по‑прежнему сопит у себя. Как так получается, что у него вечно все по полочкам? А если и я железно убежден в том, во что сам верю? Берни, ты мой брат, и точка. Как тогда?
Бати не стало так быстро – вышел с Мосси через двор, сел в машину и не вернулся. Чистый несчастный случай, все так говорили. Лопнула покрышка, машину развернуло, и парапет у моста не выдержал. Был – да сплыл. Я всегда представлял, как мы будем с ним бок о бок исцелять людей, как он мне все объясняет, может, я б его возил, когда состарится. А дальше взял бы дело в свои руки. Целого такого будущего тоже не стало.
Через четыре месяца после того Мосси исчезает бесследно – как раз когда нам бы чуток его безумия не повредил. Сказал Матери, что не может жить в доме с муками совести. Когда кто‑то уходит вот так, на ровном месте, догоняешь, что такое может случиться еще раз – в любой миг. Если Берни действительно полезет в эту херню, у меня поверх всего еще и брата‑близнеца не станет. Это для кого угодно ни в какие ворота.
Излечение пацана
Жужжит телефон. Скок: Все путем? Отвечаю: ага потом поговорим. Видать, уснул, потому что дальше прихожу в себя, когда прилетает сообщение от Матери: ужин в духовке глянь берни лишай 6.
Который час‑то? 5:45. Ё‑моё. Джун и пацан, к шести. Надо привести себя в порядок. Сдираю с себя футболку, натягиваю чистую. Снимаю обратно и надеваю рубашку с коротким рукавом. Блин. Придется и треники снять, раз я в рубашке. Стук в дверь доносится, аккурат когда я без штанов. В тубзик хочу сил нет. Замечаю стопку чистого белья – вот спасибо, Матерь, – хватаю свежую футболку, натягиваю обратно треники.
Ополаскиваю руки и тут слышу еще один стук. Уму непостижимо, я забыл, что Джун уже пришла. Или не Джун. Может, хиппушка.
Открываю, стоит пацан. Рядом Джун.
– Вид у вас удивленный, – говорит.
– Занят был кой‑чем, – говорю.
Она одуреть какая чумовая. Пацан тащит на себя цветок из Материной шпалеры, которая возле двери.
– Хочешь ей цветочек подарить? – И ухмыляется такой.
– Конор, не трогай, – говорит она.
Проходят в дом, а я пытаюсь сосредоточиться, но я никакущий, ни отнять, ни прибавить.
– Босой, – говорит пацан.
– Ага, переобувался. Недавно с работы.
– Приятно, – говорит Джун.
– Что?
– Сбросить обувь после долгого дня.
Пацан сгибается пополам, я на него зыркаю.
– Было дело, я бегал, – говорю. – Босяком… в смысле, босым. – Разворачиваюсь, потому что чувствую, как у меня краснеет шея. – Пойду возьму тряпицу. Заходите в гостиную.
Ухожу в кухню, вынимаю из коробки тряпицу. Возвращаюсь и вижу, что с полки над телевизором пацан берет медаль.
– Это что? – спрашивает.
Джун встает, откладывает телефон.
– Конор, трогать чужие вещи нехорошо. Тебе же не нравится, когда Пи‑Джей лезет в твои карточки.
– Не беда, – говорю.
Она отбирает у пацана медаль, кладет на место.
– Тут их много. Вы, наверное, будь здоров какой бегун.
– Они в основном брата моего Берни. Но некоторые мои. Если считать эстафетные, может, и немало наберется.
Пацан выставляет ногу, не успеваю я спросить, как дела.
– Смотрите, мистер, почти прошло.
На коже теперь лишь бледная красноватая тень‑кружок. Красота.
– Завязали тому бесу хвост узлом, – говорю, а сам пацану подмигиваю.
Берусь возиться с его ногой, а у самого тем временем башка изнутри плавится от того, как разговор о ногах развернулся. Ну то есть я правда бегал, но бо́льшую часть тех медалей получил не я. Может, два процента и мои, то есть вранье, значит, на девяносто восемь процентов, выходит? Хоть я и помогал Берни тренироваться, ездил рядом с ним на велике вдоль Барроу[1]. Может, сколько‑то процентов от тех медалей оно и составляет. Я был в запасе эстафетной команды и участвовал в паре забегов. Если так, получается, что соврал я процентов на шестьдесят‑семьдесят. Скажи я сейчас правду, она бы какая вышла?
Джун сидит на диване, волосы у нее сегодня уложены по‑другому, стянуты назад, но все равно не туго.
– У вас, похоже, и впрямь есть дар. Буду иметь вас в виду, – говорит. – Вечно то сыпь, то чесотка. И со вшами все время воюем. Если б вы и их умели убирать, озолотились бы.
Господи. Не стыдливая она, это уж точно. Большинство людей ни в жисть не признается, что у их детей чесотка. Или вши. А ей хоть бы что.
– У вас сколько?
– Что, простите? – говорит, опять отвлекшись на телефон. – Сейчас пять.
Сейчас? Чувствую, как у меня на лбу собирается пот. Жуть как жарко уже; когда последний раз дождь был вообще – вот чтоб лил?
– Вы в порядке? – спрашивает.
– Ага, шикарно. Лето, похоже, вполне приличное вырисовывается, а?
Ей так неловко за меня, что я с ней о погоде, что она уходит в другой угол комнаты осмотреть Материну коллекцию. Мы ее едва замечаем, но там есть на что поглядеть – целую стену занимает. Матерь коллекционирует всевозможное барахло, у нее сотни разных хреней навалены на полки. Собирает она повсюду, много чего поступает от Мурта. И тут Джун кладет руку на эту фиготень. Матерь клянется, это столетней давности выпрямитель для волос, но Берни утверждает, что у этой приблуды назначение куда менее гигиеничное. Надеюсь, Джун меня про нее не спросит. Берет старую стеклянную бутылку из‑под молока, возвращает в точности на место.
– Поразительно, – говорит Джун.
[1] Тропа Барроу (ирл. Slí na Bearú) – протяженная пешая тропа длиной около 100 км, пролегающая вдоль реки Барроу и ответвления Гранд‑канала по графствам Килдэр, Карлоу, Килкенни и Лиишь.
