Божок на бис
– “Верю я”[1].
– То‑то и оно, сынок.
В другой раз, после того как он при мне человек пять или шесть принял, со всяким‑разным – язва на ноге, сыпь, тик, – я спросил:
– Что ты приговариваешь, Бать? Каждый раз разное?
Он глянул на меня так, будто я репей у него на штанах.
– Я приговариваю “прочь с дороги, я иду”.
– Ты это кому говоришь? Ноге? Богу?
– Я не то чтобы с ним постоянно разговариваю. Но если б разговаривал, я б сказал: “Помечтай же со мной, я на пути к звезде…”[2]
И тут он разразился в полный голос. Из всех певцов Перри Комо он предпочитал из‑за похожей их истории: оба седьмые сыновья, наделенные даром. Может показаться, что я в таком случае должен быть его любимым сыном, я ж тоже седьмой и все такое. Но нет, любимцем был Берни, мой брат‑близнец. Они вечно хороводились вместе, плясали по дому да пели.
Я открываю глаза, оба они таращатся на меня, и женщина, и малец ее. Я, кажись, счет времени потерял.
– Силен он, – говорю. – Погодите‑ка.
Приношу с кухни тряпицу – Матерь старый халат порезала на квадратики. Прежде чем вернуться, выжимаю на ткань чуток лимонного сока. Лимонный сок у Матери в большом фаворе. Ко всему она его применяет – к волосам, к чистке рукомойников, к локтям, ко всему на свете. Никаких внятных причин считать, что оно и с лишаем поможет, но не повредит уж точно.
– Попросите его треники спустить?
Вид у мальчишки делается негодующий.
– Расслабься, – говорю пацану. – Я не педо. В личной жизни у меня строго одни женщины, от восемнадцати до двадцати шести.
К моему верхнему пределу я вообще‑то никогда близко не подбирался, но, сдается мне, женщине у нас тут должно быть где‑то лет двадцать пять, если судить по этому пацану.
– Это к коэффициенту интеллекта или к возрасту требование? – она мне, а сама такой взгляд мне устраивает, что от него бородавки отмерзнут быстрее, чем от жидкого азота.
Тру тряпицей лишайное место.
– Что это? – спрашивает пацан.
– Реликвия вроде как. Семейная, с давних пор.
– Пахнет освежителем воздуха, – она мне, а сама нос морщит.
– Пахнет лимонными леденцами, – добавляет пацан, преувеличенно принюхиваясь.
– Ага, мы ее держим в особом ящике лимонного дерева. Жуть какое лютое. Три дня подряд нужно приходить. Буду дома около шести и завтра, и в среду.
Она поджимает губы, словно прикидывает другие варианты. Чего тут думать? Скорее всего, прежде чем явиться к нам, она любые прочие способы уже опробовала – у большинства так.
– Ладно, – говорит.
От мысли по новой огрести ее ехидства у меня внутри чудна́я дрожь. Хер с ним, если лишай не сведем, – этот мост я перейду, когда до него добе‑русь.
– До завтра, стало быть, – говорит.
Мы выходим из гостиной, я слышу, как скрипит задняя дверь. Это Матерь, пришла переулками небось. Я поспешно выпроваживаю мамашу с ребенком из парадной.
Пока она шагает по дорожке, я ее окликаю:
– Не уловил вашего имени.
Не поворачиваясь, она мне:
– Джун.
Выходит за калитку, наперстянки и турецкие гвоздики – “милые уильямы”[3] – клонятся над дорожкой, едва не касаясь ее бедер. Джун. Июнь. А сейчас май. Июнь в мае. Как реклама.
Матерь просовывает голову в прихожую.
– Думала, ты на работе.
– На этой неделе я рано, – говорю. – Скверный случай лишая.
Матерь одаряет меня взглядом, который сообщает мне, что́ она думает о месте лишая на шкале страданья человеческого.
– На лесопилке затишье, – говорю. – Похоже, скоро опять на полставки перейду.
Замечаю, что Джун оставила на тумбочке пятерку. Матерь, когда гадает или с духами беседует, всегда выкатывает целую тронную речь о том, что никак не может она брать деньги, но если человек хочет оставить пожертвование, она не против. Разводить все эти тары‑бары мне лень, обычно я прямиком говорю, исходя из того, сколько – на глаз – человек готов дать. Но на Джун, если б у нее не оказалось никаких наличных при себе, я б давить не стал. Или, хуже того, если б я ничего не добился. Сую купюру в карман. Матерь оборачивается быстрей некуда, взглядом обшаривает тумбочку. Поздно, Матерь. Достаю из кармана мелочь, подхожу к банке с пожертвованиями. Бросаю в нее два евро. Матерь глаз с меня не сводит. Копаюсь в карманах, извлекаю еще одну монету в два евро, бросаю и ее. В итоге мне за труды достается один евро и еще две встречи с Джун. И с пацаном, и с его лишаем. Лучше б бородавки – мне было б куда спокойнее.
Прохожу мимо своего отражения в зеркале в коридоре, провожу рукой по черепу. Волосы лежат немножко как попало. Отчего‑то на ум мне приходит Берни. Сегодня утром, на бегу к “каванаховскому” автобусу[4] до Дублина, как он тряс шевелюрой. С тем же успехом мог бы неоновую вывеску носить на голове: “Г‑Е‑Й”.
[1] I Believe (1953) – популярная композиция американских авторов‑песенников Эрвина Дрейка, Ирвина Эбрахама, Джека Менделсона и Эла Стиллмена, звучавшая в исполнении многих музыкантов, в том числе Луи Армстронга, Элвиса Пресли и Перри Комо, но наиболее известна в исполнении итальяно‑американского певца и композитора Фрэнки Лэйна.
[2] Dream Along With Me (I’m On My Way To A Star) (1956) – песня американского композитора и поэта‑песенника Карла Сигмена, наиболее известна в исполнении Перри Комо.
[3] У английского названия турецкой гвоздики (Sweet William) множество толкований, ни одно из них не имеет подтверждения; по разным предположениям, цветок назван в честь Уильяма Шекспира или святого Уильяма Йоркского или даже Вильгельма Завоевателя. Также “Милый Уильям” нередко встречается в английских народных балладах о молодых влюбленных, например в балладе “Прекрасная Маргарет и милый Уильям”.
[4] JJ Kavanagh and Sons (осн. 1919) – крупнейшая в Ирландии частная компания пассажирских автобусных перевозок, одна из первых на острове. Маршрут
“Карлоу – Дублин” – № 736, дорога занимает примерно два часа.
