Брошь, или Мистики династии Романовых

Тем временем женщина, легко ступая по лестнице, поднялась на эшафот. Этого не видел палач Мишель. Он внимательно разглядывал свои великолепные туфли в ожидании вожделенного момента первой встречи с жертвой. Когда палач почувствовал, что жертва уже рядом, он поднял голову и вздрогнул. Перед ним стояла высокая статная женщина. Она держалась прямо. Ярко‑синие глаза излучали спокойствие и доброту. В то же время во взгляде читалась скрытая угроза. Седые волосы космами спадали на белые плечи. «Надо сказать Огюсту, чтобы убрал ей волосы на затылок», – подумал Мишель. Женщина с лёгкой усмешкой смело смотрела ему прямо в глаза, палач на мгновение отвёл взгляд, и внезапный ужас сковал его тело. В сознании молодого человека вдруг промелькнула кровавая сцена собственной смерти. Возникло ощущение, что в действительности то он жертва, которая смотрит в глаза своему безжалостному палачу. Видение было страшным, однако Мишель все‑таки был профессионалом и умел владеть собой. Усилием воли мясник прогнал странное видение. Впрочем, внешне это никак не проявилось в поведении палача. Он всё так же спокойно стоял и выжидательно смотрел на женщину.

Старинный обычай – отдавать в знак прощения что‑либо ценное палачу – часто приводил к казусам и непредвиденным заминкам, которые портили зрелище. Как правило, жертва забывала о ритуальном прощении, и Огюсту приходилось незаметно напоминать ей об этом, разумеется, насколько это было возможно при таком стечении народа, но и этого иногда оказывалось недостаточно. Тогда в дело вступал сам Мишель. Он срывал рубище, едва прикрывавшее наготу жертвы, и забирал себе.

Такое развитие событий было крайне нежелательным для палача, так как пока Мишель занимался своими прямыми обязанностями, Огюст успевал обшарить лохмотья и вытащить всё ценное, поэтому после экзекуции приходилось обыскивать самого Огюста, сопровождая устные внушения воришке подзатыльниками. Это отвлекало от работы, и даже был случай, когда Мишель, кося глазом в сторону вороватого помощника, промахнулся и попал жертве топором прямо между лопаток, за что был освистан негодующей толпой.

Но в этот раз всё было по–другому. Чувствовалось, что старуху что‑то тревожит, но только не те муки, какие она должна была претерпеть в скором времени. Жертва сжимала в руке белую тряпицу, завязанную в узелок, и продолжала неотрывно смотреть на палача. Казалось, что она чрезвычайно дорожила этой вещью и никак не решалась расстаться с ней. Наконец, закрыв тряпицу другой ладонью, бережно протянула её Мишелю. Приняв подношение, он сунул узелок в карман, специально пришитый именно для этой цели – сохранения мелких вещей иногда монет. Теперь палач мог целиком сосредоточиться на работе, и уже не надо было следить за вороватым Огюстом.

Предстоящие действия заслонили собой ужас, вызванный мелькнувшей в сознании кровавой сценой собственной гибели. Страх улетучился, а на его место пришла злоба и ненависть к улыбающейся старухе. Палачу хотелось как можно быстрее обезглавить ведьму. После этого она уже не будет представлять опасности, а пока Кюйит – младший не переставал её бояться. Чтобы хоть немного избавиться от волнения и страха, Мишель вновь достал из открытого футляра топор и стал тщательно протирать его рукоять. Затем смёл ладонью с плахи остатки соли, которой он посыпал огромный деревянный чурбан – сказывалась привычка обычного придворного мясника. Все эти необязательные мелочи позволяли ему сосредоточиться на предстоящем деле и отгоняли тревожные мысли.

В некоторых случаях, когда палач симпатизировал жертве и хотел облегчить её страдания, он шёл на обман. Например, мог шепнуть жертве, что сейчас поднесут приказ о помиловании и надо лишь подождать, положив голову на плаху. И ему верили! После таких моментов Мишель просто обожал себя за проявленную доброту и благородство, однако сегодня был совсем иной случай. Палач страстно желал доставить жертве как можно больше страданий, но на казни присутствовал сам сюзерен, а он этого не приветствовал. Мишелю пришлось сдерживать свои чувства. После той досадной ошибки, когда он промахнулся, палач постоянно помнил о том, что и сам может оказаться на эшафоте в качестве приглашённой персоны. Добрый сюзерен испытывал к Кюйиту –младшему неприязнь, а выразить ему, властителю судеб, благодарность за хорошую работу палача было некому – мгновенно обезглавленные не могли говорить.

Наконец час жертвы пробил, и палач медленно подошёл к плахе. Толпа уже была натянута как струна, и промедление могло только испортить долгожданное зрелище. Старуха глубоко вздохнула, будто избавившись от тяжёлой ноши, рукой отстранила Огюста, перекрестилась на три стороны и степенно опустилась на колени. Жертва сама подобрала волосы к затылку так, чтобы палачу было видно шею, положила голову на плаху и замерла в ожидании. Эти действия Мишель воспринимал как презрение к смерти, а значит и к нему самому. Он ещё больше разозлился. В толпе прекратился всякий шум, каждый боялся пропустить главный момент зрелища – отделение головы от тела. И он наступил.

Мишель вложил в удар весь свой накипевший гнев и всю свою молодую силу. После удара топора отрубленная голова с глухим стуком упала на пропитанные кровью сотен жертв доски эшафота, глядя на толпу широко раскрытыми синими глазами. Кровь с силой выплеснулась из обрубка шеи, как из кубка, почти на метр. И тотчас страх палача окончательно улетучился, гнев тоже. Мишель наклонился, чтобы поднять голову жертвы и предоставить её на всеобщее обозрение. При этом из его кармана, развернувшись, выпала тряпица с прощальным подношением ведьмы. Мишель на мгновение замешкался, чтобы подхватить её, и в этот момент произошло то, чего палач не мог увидеть воочию, но что видел несколькими минутами ранее в своем воображении.

Помощник, в обязанности которого входило приведение в порядок эшафота, потянулся к рукоятке топора, чтобы выдернуть его из плахи. Огюст был мал ростом и хил. Для того, чтобы выдернуть топор, силы рук не хватало, поэтому он всегда выдёргивал топор разгибанием спины. Так он сделал и на этот раз, но рывок оказался слишком сильным. Гладкое топорище выскользнуло из рук помощника, топор описал широкую дугу в воздухе, будто самостоятельно выскочив из плотного дерева, и рухнул прямо на голову Мишеля, а Огюст плюхнулся со всего размаха на задницу.

Орудие палача было не столь тяжёлым, чтобы нанести сильный удар, но лезвие оказалось острым, как бритва, и легко располосовало шею Мишеля вместе с сонной артерией. Брызнула кровь, мужчина захрипел, выронил тряпицу, упал на бок и в предсмертной судороге заелозил тонкими ножками по доскам эшафота, как неудачно зарезанная свинья. Последнее, что увидел палач был зловещий блеск кроваво‑красного камня в пасти льва. Брошь в виде головы льва, омытая кровью и жертвы, и палача, незамеченной упала с эшафота под ноги ревущей толпы, а через мгновенье её поглотила площадная грязь неизвестного французского городишки.

Толпа, распалённая зрелищем двойной смерти, ещё долго не расходилась с площади, подогревая эмоции алкоголем и восторженными грязными ругательствами. И только сюзерен вдруг побелел от страха – он единственный, кто успел заметить, упавшую в грязь брошь. Испуганный властитель вскочил с кресла и почти бегом покинул место казни…

 

Глава 1 Знакомство

 

Россия. г. Томск. 199*г.

В сибирском городе Томске летний зной редко когда держится дольше одной недели, но за это время жилые многоэтажки наполняются духотой до такой степени, что становилось трудно дышать. Офисные работники в такие моменты наслаждаются прохладой благодаря напряжённой работе кондиционеров, и только в старинных деревянных домах, и днём, и ночью держится более или менее комфортная температура, спасающая обитателей от душных бессонных ночей.